Чармен Крейг - Мисс Бирма [litres]

Но сейчас, сидя с детьми в полутемной комнате, среди их невысказанных мыслей, Бенни всей душой наслаждался совершенством этого мгновения. Еще миг, и оно исчезнет. И он вдруг понял, что именно этот миг и есть то, к чему он так долго стремился. Они все вместе, рядом, в уютном общем молчании – а снаружи ночь с ее таинственными звуками, далекими сиренами, угрозами и опасностями…

Бенни услышал, как Луиза вздохнула, а в следующую секунду дочь включила лампу.

– Пора спать.

Она встала, подошла к нему, взяла его руки в свои нежные ладони и поцеловала в лоб. Ее мать точно пришла бы в негодование – прикосновение к голове старшего означает неуважение к нему.

– Доброй ночи, папа.

И Бенни остался наедине с Джонни – с его огромными грустными глазами, с беспокойным умом и эмоциональностью, которые делали его таким уязвимым… Наблюдая, как мальчик вдруг засуетился – поправил брюки на коленях, начал постукивать пальцами по подлокотнику, – Бенни с ужасом осознал, что сына уже не спасти.

Но вслух он спросил:

– Как у тебя дела, Джонни?

Взгляд мальчика метнулся навстречу ему, словно сын хотел сообщить о чем-то важном.

– Нормально. В школе иногда трудно. Не с учебой, с ней-то все просто. С другими людьми.

– Грустно слышать.

– Да обычное убожество.

– Досадно.

– Да ничего особенного, все как обычно.

– Ты что-то хочешь сказать мне?

Джонни вздохнул, будто выпуская часть напряжения.

– Да ничего такого. – Но посмотрел прямо в глаза Бенни. – Я разговаривал с одним парнем в школе. Сыном чиновника из правительства. Он хвастался, как они получают деньги от американцев. Думаю, у американцев слишком много пшеницы. На сотни миллионов бушелей больше, чем им нужно. Их правительство хочет держать высокие цены на пшеницу, поэтому они вынуждены субсидировать свое сельское хозяйство, выкупать зерно и продавать за границу. Точнее, отдавать за бесценок. В том числе и нашей стране. Они дали нам скидку в пять миллионов. Но за эти пять миллионов убытков они получают кое-что другое. Правительство обязано держать сэкономленную сумму на банковском депозите.

Бенни слушал сына, и в нем поднимался позабытый инстинкт – стремление заработать, азарт. Недавно его навестил один из сокамерников, они провели вечер, играя на деньги, и Бенни завелся, проигрывая, принялся поднимать ставки, пока в комнату не ворвалась Кхин с пачкой купюр, которой она едва не отхлестала гостя.

– И зачем это американцам? – спросил он, старательно изображая заинтересованность в голосе.

– Я к этому подхожу, – нетерпеливо ответил мальчик. – Предполагается, что эти деньги вернутся к американцам, но в виде ссуд, если они начнут здесь бизнес. Но весь фокус в том, что деньги просто оседают в наших банках. За год к ним никто не прикоснулся, никто не обратился за ссудой, потому что никто об этом не знает. И наше правительство не собирается никому сообщать. И я подумал…

Без сомнения, мальчик зациклен на идее, однако движение к этой цели заведет его лишь глубже в пустоту. Америка, бирманское правительство… он же ничто перед ними. Взгляд Джонни был устремлен во мрак, и Бенни захотелось помочь ему повернуться к свету.

– Я подумал, что твой американец…

– Мой американец?

Джонни покраснел, темные глаза сердито блеснули.

– Ты читал мои записи, Джонни?

В последнее время в своих дневниках Бенни обращался к Тесаку напрямую – с негодованием человека, преданного тем, кому он доверял, кем почти дорожил, – и мысль о том, что мальчик видел эти записи, расстроила его.

– Деньги просто оседают здесь, – повторил Джонни. – Если бы он об этом узнал – если бы узнал, сколько их…

– И что?

– Ты мог бы начать бизнес вместе с ним. Показать, как тут делают дела…

– И ты полагаешь, что бирманское правительство послушно даст ему денег, а он послушно поделится со мной? Послушай, сынок, тебя ведет не в ту сторону. С этими людьми нельзя затевать дела и ожидать личной выгоды. Они выслушают, они высосут твой разум и мысли, а потом бросят гнить со всеми твоими ожиданиями.

Он хотел продолжить – рассказать о красоте мира, от которой сам отворачивался, о красоте, которую Рита помогла ему разглядеть. Но вдруг почувствовал себя ужасно глупо.

Джонни – с презрением, которого позже будет стыдиться, – сказал:

– Деньги просто оседают здесь. А ты просто здесь сидишь. Но я не собираюсь сидеть с тобой и задыхаться!

Правление Луизы в качестве национальной королевы красоты началось еще до того, как Луиза ею стала. За два месяца до главного конкурса газеты принялись отмечать ее «особый» статус «символа единства и интеграции», туманно намекать на ее смешанное происхождение, но при этом замалчивать ее связь с каренами (и евреями).

– Они обвели нас вокруг пальца, – виновато бормотал себе под нос Бенни.

Он-то надеялся использовать шумиху вокруг «Мисс Бирмы», чтобы продвигать свои идеи, но оказалось, что он просто создал «ракурс» для бирманцев . Или нет, оружие. Оружие бирманизации. Оружие против революции. Если сама Луиза, как расово неопределенный продукт ассимиляции, уже стала символом «высшей формы единения», как однажды сказал Аун Сан (то есть могла служить «национальным задачам и целям»), то ее победа в конкурсе доказала бы, что никакого расизма в стране нет, что нет никакой дискриминации по национальному признаку.

Бенни ужасала намеренная слепота Кхин к дискриминации, что пряталась за навязчивым вниманием прессы к Луизе. По всей видимости, Кхин надеялась, что вскоре подобное же внимание достанется и ей. Перед конкурсом она стала куда придирчивее выбирать наряды, дочь она сопровождала в эффектных шалях и саронгах, каждое утро выходила из своей спальни со все более изощренным макияжем. Кхин с наслаждением купалась в отраженном свете звезды, тогда как сама звезда (по крайней мере, дома) демонстрировала нежелание становиться знаменитостью.

– Это все ерунда!

Беззаботный тон и смех Луизы должны были успокоить Бенни, хотя перед его глазами так и стояла картина: дочь на ярко освещенной сцене, в откровенном купальнике и вызывающе эффектной позе. Лишь однажды он увидел, как гримаса подлинного ужаса исказила лицо Луизы, – когда Кхин застала их обоих за обеденным столом и сунула журнал с фотографиями главных претенденток на титул, в том числе и кокетливо позирующей Луизы в короне Мисс Каренское государство.

Их семье выделили два билета на конкурс «Мисс Бирма», и Кхин каким-то образом добилась для мужа разрешения покинуть дом, хотя упорно твердила всем, включая Луизу, что Бенни сам это устроил; стыдилась, вероятно, его позорной никчемности. И вот в день конкурса, через несколько часов после того как Луиза и Кхин уехали, Бенни вышел на свободу. На относительную свободу, в сопровождении солдата Армии Бирмы, одного из тех, кто служил в будке охраны у въезда на территорию дома. Было странно – странно и зловеще трогательно, – когда конвойный притормозил у будки, чтобы приятели смогли поприветствовать отца будущей национальной королевы красоты.