Чармен Крейг - Мисс Бирма [litres]

И заставила себя отвернуться от их испуганных лиц к окну, солнечному свету, все еще несущему мир этому дню.

Ночью, под покровом тумана и темноты, с пистолетом, все еще ощущавшимся как чужеродный предмет на поясе, с винтовкой в руках, Луиза покинула деревню в сопровождении Санни, радиста, врача и отряда из восьми бойцов. Они отправили вперед гонца – связаться с крестьянином, чей участок захватывал территории противоборствующих сил и чьи воюющие сыновья тоже враждовали, – надеясь, что крестьянин, как нейтральная сторона, согласится передать их просьбу Бо Му обеспечить безопасный проход до его штаб-квартиры. Они рассчитывали через несколько часов встретиться с гонцом и узнать, что им делать дальше.

Луиза не спала больше суток, но в лесу голова у нее прояснилась. Они шли по скользким тропам, которые резко обрывались вниз, ползли вверх, пропадали в ручьях, где вода доходила до колен, внезапно выталкивали их на небольшие поляны, откуда сквозь расступающийся туман виден был залитый лунным светом хребет Доуна. А потом вновь ныряли в чащу, коченея от холода, в непроглядную тьму леса, уходя из времени или, вернее, вступая в иное время – время мертвых. Болото, в которое они погрузились, состояло из разложившейся жизни. Ночные твари, таращившиеся на них с ветвей деревьев, были потомками мертвых. А шорох змеи в подлеске был голосом ангела смерти, зовущим их домой. Кладбище, древнее, как сама земля, с ловушками, расставленными, чтобы похоронить их здесь. И все же невидимая рука с каждым шагом влекла Луизу вперед. Силуэт Санни, контуры винтовки, торчащей над его плечом, и гранатомета в складках теней – все это могло принадлежать Линтону.

На рассвете туман рассеялся, открыв белые рисовые поля; на дальней опушке леса ее люди разглядели хижину крестьянина. Оставив остальных отдыхать, они с Санни пробрались через залитое водой поле до самой хижины, тихо позвали хозяина, давая знать о себе, и вскоре из двери высунулся взъерошенный гонец. Он договорился, сообщил гонец, и крестьянин ушел около полуночи. В доме для них есть рис и чай. Они могут поесть, а потом должны спрятаться в укрытии дальше в лесу, пока хозяин не вернется. Никакого огня днем, никакого дыма, чтобы не засекли бирманцы, и никаких действий, пока крестьянин не возвратится с ответом от Бо Му, а это может занять четыре-пять дней.

Вынужденная пауза. Сводящая с ума пауза, во время которой они могли только слушать сообщения по рации, безмолвно наблюдая издалека за страшными событиями. Они знали, что бирманские силы пришли в движение, знали – по участившимся предостережениям, которые передавали их люди из Киоваинга, – что Таун Квин, находящийся на демаркационной линии, под угрозой. В любой момент могла начаться стрельба, в то время как им оставалось оценивать ничтожность своих планов.

Или, точнее, ее планов, поскольку не было ни малейшего сомнения, что командиром отрядов Линтона стала Луиза, что она одна несет ответственность за подготовку и осуществление этого похода – если он состоится – в лагерь Бо Му, который либо спасет, либо уничтожит их. При том, что она так мало знала об этом зловещем персонаже, в котором были сосредоточены теперь все ее надежды.

– Расскажите мне о нем, – просила Луиза по ночам, когда легче было и дышать, и говорить.

И постепенно в ее сознании вырисовывался образ – образ воплощенной революции. Ежик волос, глаза, обжигающие презрением, мощные руки, яростно сжатые в кулаки… Бо Му организовал нападение на лагерь Линтона еще до начала мирных переговоров, рассказали бойцы, известно, что он выносил самые суровые приговоры солдатам, совершившим преступления, – приговоры, которые он сам приводил в исполнение собственным штыком… Этот «миротворец» казался самим дьяволом. Стану ли я такой? – размышляла Луиза.

И поскольку она не могла понять Бо Му, то и не понимала, что будет делать, если этот человек не пристрелит ее на месте. Конечно, она приложит все усилия, чтобы убедить его согласиться на объединение, – но что потом? Первой мыслью было уговорить его положиться на план Линтона по созданию доверия, обратиться к Западу, двигаться в направлении демократии, но теперь Луиза не знала, можно ли положиться на старших офицеров Линтона, на Тома, на американца, на агентов в бирманском правительстве, которые готовы были прислушаться к Линтону. Она даже не знала, верит ли по-прежнему в возможность демократии и в саму идею доверия. Иногда ее посещала опасная фантазия застать врасплох бирманцев, которые убили Линтона, застрелить прямо в постелях. А в другой раз, в минуты смятения, Луиза готова была призвать своих людей и вместе помолиться о божественном вдохновении. Кем станем мы в будущем? – как будто спрашивала она себя. Будут ли о нас тоже говорить как о воплощении революции? Станут ли главным в нас ненависть, подозрительность и презрение, оправдываемые справедливостью и жаждой мести?

Утром пятого дня из лесных зарослей наконец вынырнул крестьянин – хозяин дома, его сопровождал один из командиров Бо Му.

– Я был другом вашего отца и Со Лея, – сразу же сообщил полковник, явно чтобы успокоить ее.

Но когда они уселись выпить чаю в крестьянской хижине, смущение, с которым военный на нее поглядывал, сразу напомнило Луизе об остриженной голове.

– Дорога до штаба долгая, – сказал он. – И боюсь, вы можете взять с собой только одного из своих людей.

Вечером того же дня они с Санни – конечно же, она выбрала Санни – пересекли рисовые поля и начали подниматься в горы. Командир был такой изящный, почти женственный, что ей с трудом верилось, что этот человек – военный. Он так аккуратно складывал ладошки вместе, шагая по крутым обрывам, с такой небрежностью носил фуражку. Луизе чудилось, что он готов довериться ей, хотя и молчал почти все время, и туман окутывал их, и все же она предпочла, чтобы между ними шел Санни, который через каждые сто шагов встревоженно оборачивался, и его глаза звездами поблескивали в наступающей ночи.

По мере того как начинали ныть кости и она еле плелась среди теней, которые становились все более зловещими, Луизу попеременно охватывало то желание выжить, спасти своих людей и свой народ, то поддаться соблазну отдохнуть, сдаться, а то и умереть. Неужели именно так чувствовала себя мама, после того как они расстались в Билине, когда она отправилась странствовать с грузом за спиной, сгибаясь под бременем ответственности за детей? Луиза возвращалась мыслями к детям, которых оставила в Киоваинге, к больному мальчику. Радиста с ними не было, она не имела ни малейшей возможности узнать, что все в безопасности, и постепенно погружалась в свои переживания, как ее мама в те долгие месяцы их разлуки.