Энн Пэтчетт - Голландский дом

Я зашел в спальню. Селеста растянулась на нашей кровати, Флаффи сидела в кресле со спящей Мэй на руках.

Увидев меня, Селеста улыбнулась:

— Флаффи мне тут про блох рассказывала.

— Его мать позволила мне остаться, — сказала Флаффи, улыбаясь, как будто в том была моя заслуга. — Она была не сильно старше меня, но я вела себя так, будто она была моей матерью. Мне было так одиноко! А она была так добра. Несмотря на все ее страдания, Элна всегда вела себя так, чтобы я чувствовала, как она мне рада.

— Она страдала из-за блох?

— Из-за дома . Бедняжка его ненавидела.

— Я бы перекусил, — сказал я.

— Почему бедняжка-то? — спросила Селеста. С тех пор как я рассказал ей о своем прошлом, она придерживалась невысокого мнения о моей матери. Считала, не существует причины, по которой можно бросить двоих детей.

Флаффи опустила глаза, посмотрела на мою дочь, спавшую у нее на груди.

— Она была слишком хороша для подобного места.

Селеста посмотрела на меня в некотором недоумении:

— Ты вроде говорил, что там было очень даже ничего.

— Пойду сделаю пару бутербродов, — сказал я и направился в сторону кухни. Мне хотелось попросить Флаффи замолчать, но с какой стати? Она рассказывала все это Селесте, единственному человеку на свете, которому это было интересно. Флаффи рассказывала Селесте истории о Голландском доме, как Шахерезада, — будто пытаясь выиграть еще одну ночь, а Селеста, которая наконец-то отвлеклась от своих забот, ни за что на свете ее не отослала бы.

Кевин родился недоношенным и первые шесть недель провел в кувезе, глядя на нас лягушачьими глазками через прозрачную пластиковую стену, пока Флаффи нянчилась дома с Мэй. «Все в порядке, — говорила мне Флаффи, осыпая поцелуйчиками голову моей дочери. — Каждый из нас на своем месте». Пока Селеста лежала в больнице, Мэйв приезжала на поезде — чтобы провести время и с Флаффи, и со своей тезкой. Оказавшись вместе, Мэйв и Флаффи обнаруживали неуемный аппетит до прошлого. Комната за комнатой они проходились по Голландскому дому. «Помнишь плиту? — говорила одна из них. — Конфорки эти, которые от спички зажигались? Каждый раз огонь так долго не загорался, что мне казалось, я нас всех на тот свет отправлю». — «А розовые простыни в спальне на третьем этаже помнишь? В жизни не видела простыней прекраснее. Уверена, они и сейчас ничуть не хуже. В той кровати никто никогда не спал». — «А помнишь, как мы решили вдвоем поплавать в бассейне, а Джослин такая — негоже няньке плескаться, как тюленихе, посреди рабочего дня?» И они смеялись, смеялись, а потом и Мэй принималась хохотать вместе с ними.

После рождения Мэй я купил и оформил на Селесту кирпичный таунхаус, расположенный чуть севернее Музея естественной истории, и по выходным самостоятельно приводил его в порядок. Четырехэтажный домина, слишком большой для нас; в таком мы могли бы прожить всю оставшуюся жизнь. Район был так себе, но все равно лучше того, в котором мы жили. Джентрификация постепенно подбиралась к Верхнему Ист-Сайду, и мне хотелось опередить этот процесс. Чтобы начать новую жизнь, нам надо будет переместиться всего на двадцать пять кварталов. Я заплачу Сэнди и Джослин, они приедут, и, вместе с Флаффи, за выходные мы все перевезем и даже распакуем.

— Мы что, сейчас переезжаем? — спросила Селеста, когда мы сидели в отделении интенсивной терапии. Приемные часы начинались в девять.

— Переезд всегда не вовремя, — сказал я. — А так Кевин приедет сразу в новый дом.

В новом доме было четыре спальни, но Кевин и Мэй, пока были маленькими, спали в одной комнате. «Зато бегать меньше, — сказала Флаффи. — В этом месте уж слишком много ступенек». Селеста согласилась и заставила меня втиснуть односпальную кровать в загроможденную детскую. Во время родов ей экстренно сделали кесарево сечение, и она сказала, что предпочла бы не ходить слишком далеко, если кто-то из детей расплачется.

Как-то вечером Флаффи — после того, как принесла Селесте свитер из нашей спальни на верхнем этаже, загрузила кучу стирки на цокольном этаже, на третьем сменила Мэй подгузник и переодела ее, а потом отнесла заляпанные вещи в стирку, — плюхнулась на диван рядом с Селестой; щеки у нее пылали, грудь вздымалась.

— Ты чего? — спросила Селеста, качая Кевина. Мэй сделала несколько неуверенных шажков в сторону камина, который я только что разжег.

— Мэй, — сказал я.

Флаффи тяжело вздохнула и выставила руки, Мэй развернулась и потопала прямо на нее.

— Уж слишком много ступенек, — сказала Селеста.

Флаффи кивнула и еще минуту спустя наконец отдышалась.

— Невольно вспомнишь о бедной старушке Ванхубейк и ее последних днях. Как же я ненавидела ступеньки.

— Она падала? — спросил я, потому что о Ванхубейках мне не было известно ровным счетом ничего, кроме того, что они владели табачной фабрикой и все до единого умерли.

— Она не падала с лестницы, если ты об этом. Зато как-то раз упала в саду, срезая пионы. Повалилась в мягкую траву и сломала бедро.

— Когда?

— Когда? — повторила Флаффи, слегка сбитая с толку вопросом. — Ну, война уже началась, это точно. Сыновья к тому времени были мертвы. Мистер Ванхубейк тоже умер. Мы с госпожой остались одни в целом доме.

Флаффи и Селесту пыталась называть госпожой, когда только к нам устроилась, но Селеста быстро это пресекла.

— Как умерли мальчики? — Селеста подоткнула одеяло Кевина, плотно укутав ему шею. Несмотря на открытый огонь, в комнате было холодно. Мне предстояло повозиться с окнами.

— Тебе всех перечислить? У Линуса была лейкемия. Он ушел совсем еще ребенком, ему и двенадцати не исполнилось. Старшие, Питер и Мартин, оба погибли во Франции. Они сказали, если их не возьмут в американскую армию, они уедут в Голландию и вступят в войска там. Погибли с разницей в месяц, а то и меньше. Они были красавцами — как принцы с картинок. Я так и не смогла определиться, в кого из них сильнее была влюблена.

— А мистер Ванхубейк? — Я опустился в большое кресло у камина, хотя мне и было чем заняться. Часы отмеряли вечер — секунда за секундой. Гостиная тонула в мерцающем свете. Я слышал, как по Бродвею, в квартале от нас, проносятся машины. Я слышал поезда.

— Эмфизема. Потому-то я и не курю. Старый мистер Ванхубейк курил за всех членов семьи. Ужасная смерть, — сказала Флаффи, глядя на меня.

Селеста подогнула ноги.

— Так что там с миссис Ванхубейк?

Ей хотелось продолжения истории. Мэй полопотала с минуту на коленях у Флаффи, а потом вся подобралась, будто бы приготовившись слушать.

— Я вызвала неотложку, они приехали, подобрали ее в саду и увезли. Я ехала вслед за ними — в последней машине, что у нас осталась. Мой отец был шофером, так что я, в общем, умела водить. В больнице я спросила, могу ли остаться в ее палате, приглядывать за ней, но медсестра сказала нет. Она сказала, что им придется вставить штырь ей в бедро и что ей нужно отдохнуть. Мои родители вместе уехали работать в Виргинию, всех остальных слуг распустили во время депрессии. В доме только я и осталась. Мне было чуть за двадцать, и до тех пор я ни разу в жизни не оставалась на ночь одна. — Флаффи покачала головой. — Я была ни жива ни мертва. Мне все казалось, я слышу голоса. Потом через какое-то время — уже стемнело — я осознала, что это я должна оберегать старую миссис, и уж никак не наоборот. Неужели я предполагала, что эта крошечная старушка способна меня защитить?