Пьер Леметр - Зеркало наших печалей [litres]

Луиза ни разу не была здесь со дня ее смерти. Как только сотрудники похоронного бюро увезли тело, она сняла белье, сложила в пакет все, что лежало на столике у кровати, потом освободила от одежды гардероб. Мадам Бельмонт бесследно исчезла еще до похорон. Выйдя на следующее утро из дома, Луиза обнаружила, что все четыре мешка забрали.

В комнате было холодно, пахло затхлостью, и она первым делом открыла окно.

Шкаф был заполнен льняными простынями, скатертями и салфетками, которые ее мать никогда не использовала – берегла для приданого дочери. Из постельного белья можно было наделать много крепких пеленок.

Черт, какие же они прочные! Руками разорвать не получится… Она схватила штук пять или шесть, добавила еще две, собралась уходить и вдруг увидела обложку из искусственной кожи, в которой мадам Бельмонт хранила открытки и письма. Она открыла ее и увидела фотографию отца, свадебное фото родителей, письма с войны, положила архив на матрас, снесла вниз половину простыней и вернулась за остальными с джутовым мешком. Поколебавшись – недолго! – захватила бумаги, выбежала из дома, поймала такси на углу и дала шоферу адрес биржи.

На улице быстро темнело. Водитель рассуждал о текущих временах и талонах на бензин, усталая Луиза рассеянно кивала.

– Нет, вы только посмотрите, сколько в Париже беженцев! Куда их девать, ума не приложу…

Людей и правда было очень много, они шли пешком с чемоданами и узлами, не глядя по сторонам.

Луиза читала пожелтевшие открытки из приморских санаториев, подписанные дядей Рене, братом отца, умершим в 1917 году. У него был потрясающе красивый каллиграфический почерк с завитушками и изогнутыми прописными буквами. Вся переписка родителей датировалась 1914–1916 годами.

«Моя дорогая Жанна, – писал ее отец, – здесь жутко холодно, даже вино замерзло».

Или: «Мой товарищ Виктор ранен в ногу, но врач пообещал, что все будет в порядке, чему он, понятное дело, страшно обрадовался». И подпись: «Твой Адриен».

Мадам Бельмонт начинала свои письма словами «Дорогой Адриен» и рассказывала мужу, как живет: «Луиза учится очень усердно… Цены у нас все время растут… У мадам Ледлинже родились близнецы…» Подписывалась она: «С любовью, Жанна».

В первый момент Луиза испытала неловкость из-за того, что вторглась в чужую историю, но любопытство и удивление возобладали. Она вспомнила, как ее мать сидела у окна и дни напролет смотрела в пустоту, и вот нашла в письмах не приметы большой утраченной любви, превратившей мадам Бельмонт в неврастеничку, а плоские фразы, мужское самодовольство и женскую скуку.

Луиза смотрела в окно на парижский пейзаж и силилась понять, почему не почувствовала в словах отца и матери настоящей нежности и как получилось, что мадам Бельмонт навсегда затосковала после смерти мужа.

Луиза захлопнула обложку, и на пол упала карточка.

Она помедлила. Опустила глаза. И прочла задом наперед: «Отель „Арагон“, улица Кампань-Премьер».

Большой зал Биржи труда был пуст. К концу дня беженцев увезли в центр перераспределения, находился он вроде бы под Лиможем, но точно никто не знал.

Луиза положила простыни на пол, не стала никого предупреждать, вышла и подозвала такси, махнув рукой, в которой была зажата визитка отеля, не выходившего у нее из головы.

Она попросила высадить ее на бульваре Монпарнас и дальше пошла пешком, проделав в обратную сторону путь, которым несколько недель назад бежала, голая и потерянная, а вслед ей гудели машины, и прохожие провожали изумленными взглядами…

За стойкой портье никого не оказалось.

Луиза подошла ближе, чтобы рассмотреть вывеску с эмблемой отеля, и поняла, что это новый вариант с арабесками в испанском стиле, более современный.

Интересно, когда его сделали?

Появление старухи застало ее врасплох. Она выглядела все такой же суровой и высокомерной в мантилье, черном платье с перламутровыми пуговицами и съехавшем набок парике.

Луиза тяжело сглотнула, услышав ее голос:

– Добрый вечер, мадемуазель Бельмонт…

Взгляд у нее был хищный, она излучала злобу.

– Там нам будет удобней… – сухо произнесла она, указав на маленький салон, примыкавший к холлу.

Мост рухнул. Габриэль с Ландрадом сорвались с места, под косым дождем шрапнели догнали товарищей, бежавших куда медленнее, и промчались мимо горевшего грузовика. Макушки всех росших вокруг деревьев были срезаны, стволы посечены на высоте человеческого роста, а уходившая вглубь чащи дорога зияла воронками.

Они добрались до позиции, где совсем недавно стояли части 55-й дивизии, на поддержку которой их прислали, и не обнаружили ни одного человека.

Отсутствовали подполковник, ругавшийся на нехватку боеприпасов, весь его штаб и стоявшие лагерем солдаты. Остались только брошенные палатки, в грязи валялись разбитые пулеметы, по воздуху летали документы. Горел грузовик-тягач, выделяя едкий дым. Эта военная пустыня воняла отречением.

Габриэль бросился к посту связи, от которого остались две разбитые рации, провода были перерезаны. Конец. Они остались одни в целом мире. Он отер рукавом липкий пот со лба.

Обернувшись на шум, они увидели в пятистах метрах от себя первые немецкие танки, которые «не могли», но все-таки прошли через Арденны, а за ними двигались французские (!) гусеничные транспортеры, захваченные и с удовольствием пущенные немцами в дело.

Колонна выползала из леса, как морда неповоротливого, но разъяренного чудища, готового поглотить все и вся, что окажется у него на пути.

Люди бросились врассыпную, они спрыгивали в ров, карабкались по склону и мчались в подлесок, но через несколько сотен метров выскочили на просеку, по которой двигалась еще одна колонна немецкой бронетехники. Враг был повсюду.

Они отступили и спрятались за кустами, долго ждали, а мимо ползли стальные монстры, равнодушные к обстрелу французской артиллерии. Разведывательные самолеты не летали, поэтому палить приходилось вслепую. За полчаса всего два снаряда попали в цель. Три подбитые машины остались гореть, собратья равнодушно огибали их и двигались дальше.

Габриэль сбился со счета, но танков было как минимум двести плюс бронеавтомобили и мотоциклисты…

На глазах у горстки до смерти усталых, деморализованных, побежденных, безнадежно одиноких солдат в страну въезжала армия захватчиков.

– Нас предали…

Габриэль посмотрел на солдата, прошептавшего эти слова: он понятия не имел, кто кого предал, но всем своим нутром был согласен.

Рауль Ландрад закурил, разогнал рукой дым и процедил сквозь зубы:

– Мы победим, потому что мы сильнее всех!

Никто не знал, уничтожена ли французская артиллерия или захвачена в плен, но орудия не стреляли, а немецкая армия наступала, оставляя за спиной поверженный лес.