Дженнифер Доннелли - Дикая роза

– Слава Богу, он жив! – воскликнула она, увидев вошедшего Сида. – Телеграмму о гибели сына посылают родителям, а не дяде.

– Все живы, – сказал Сид, закрывая за собой дверь.

– Но что-то стряслось, правда? Иначе ты бы не приехал к нам так поздно, – возразила Фиона и внутренне приготовилась услышать неприятную новость.

Вначале Сид попросил сестру сесть. Это сразу подсказало ей: новость будет не просто неприятная, а очень неприятная или даже страшная. Так оно и случилось. Едва услышав слова Сида о Чарли, Фиона заплакала и весь вечер не могла успокоиться. Она хотела немедленно отправиться в госпиталь, но Сид был против.

– Он только сегодня к нам поступил, – сказал брат. – Дай ему выспаться. Может, сон в тихой, безопасной обстановке его успокоит.

На вокзал Паддингтон они приехали еще затемно, отправившись в Оксфорд первым поездом. Младших детей Фиона вручила заботам миссис Пиллоуэр. Кейти училась и жила в Оксфорде.

Фиона смотрела на массивную двустворчатую дверь. Она бывала здесь ранее, приезжая в гости к Мод. То счастливое время казалось сейчас совсем далеким, принадлежащим другой жизни. Фиона вспомнила двери другой больницы. Это было еще раньше. Тогда она, семнадцатилетняя девчонка, едва войдя внутрь, помчалась по лестнице в палату к искалеченному, умирающему отцу.

– Не могу, – покачала головой Фиона. – Не могу, и все.

Джо, сидевший в коляске, взял ее за руку:

– Любовь моя, ты должна. Ты нужна Чарли.

– Ты прав, – согласилась она.

Приободрившись, Фиона улыбнулась мужу и открыла дверь.

Индия уже ждала их. Она молча обняла Фиону и Джо, затем вместе с Сидом проводила их в палату Чарли, находящуюся почти в самом конце коридора. Войдя, Фиона увидела несчастного молодого человека, сидящего на кровати. Бледного, тощего, как огородное пугало, и безостановочно дрожащего. Его взгляд был уперт в стену.

– А где же Чарли? – спросила изумленная Фиона.

– Фи… это и есть Чарли, – сказал Сид, обняв ее за плечи.

Фиона почувствовала, как ее сердце разрывается на части. Она спрятала лицо в ладонях. С губ сорвался негромкий стон, больше похожий на звериный. Несколько раз глубоко вдохнув, она опустила руки.

– Этого не может быть, – прошептала она. – Как такое случилось? Как? Ты знаешь? – спросила она.

– Да, Фиона, мы знаем, – ответил Сид. – Мы с Индией вчера прочли анамнез Чарли.

– Расскажи, – потребовала Фиона.

– Фи, это было тяжело читать. Возможно, слушать будет еще тяжелее. Вряд ли…

– Расскажи ей. Мне. Мы должны знать, – потребовал Джо.

Сид кивнул, вывел их из палаты и стал рассказывать:

– Из донесения полкового врача мы узнали, что перед нападением на отряд Чарли он целых пять месяцев провел в окопах на передовой. Условия были тяжелейшие, но он стойко выносил все тяготы. Чарли неоднократно ходил в атаку на вражеские позиции. Как-то утром – час был совсем ранний – немцы начали обстрел окопов. Вблизи Чарли разорвались два снаряда. Первым взрывом его оглушило. Второй убил его фронтового друга Эдди Истона. На Чарли попала кровь Эдди и куски его тела… – Сид замолчал и откашлялся. – Простите…

– Продолжай, – прошептала Фиона, стоя со стиснутыми кулаками.

– Казалось, Чарли потерял рассудок. Он кричал, не в силах остановиться, и пытался стряхнуть с себя кровь и останки погибшего товарища. Затем он попытался заползти в окоп, но командир не позволил. Фамилия командира Стивенс. Лейтенант Стивенс. Этот лейтенант наорал на Чарли, требуя, чтобы он вернулся на поле боя. Однако Чарли застыл на месте. Стивенс называл его трусом и угрожал расстрелять за дезертирство, а Чарли лишь продолжал кричать и дрожать. Поблизости разорвался еще один снаряд. Чарли сжался в комок. Стивенс схватил его и поволок на передовую. Там, на ничейной территории, он привязал Чарли к дереву и продержал семь часов, сказав, что это вправит ему мозги и сделает мужчиной. Когда обстрел прекратился и Стивенс наконец приказал привести его обратно, Чарли впал в кататонический ступор. Двое солдат, посланных за ним, говорили, что он не отвечал на их вопросы и вообще никак на них не реагировал. Солдаты принесли его в окоп, поскольку идти он не мог. Там Стивенс снова набросился на Чарли: кричал, бил по щекам. Безрезультатно. Тогда лейтенант распорядился комиссовать Чарли.

Выслушав рассказ Сида, Фиона повернулась к мужу и увидела, что тот сидит опустив голову и плачет. Ее прекрасный, смелый Джо, который не проронил ни слезинки, когда преступник ранил его, лишив возможности ходить, сейчас трясся от рыданий.

На нетвердых ногах Фиона вернулась в палату Чарли. Сделала один робкий шаг, потом второй, пока не оказалась возле его койки. Опустившись на колени, она нежно взяла сына за руку:

– Чарли! Чарли, любовь моя! Это я, твоя мама.

Чарли не отвечал. Он все так же упирался взглядом в стену и трясся, не осознавая своей дрожи. Фиона делала все новые попытки достучаться до сына. Сжимала его руку. Касалась щеки. Потом взяла его трясущиеся руки и поцеловала. Но Чарли по-прежнему ее не узнавал. Он не осознавал ни себя, ни окружающий мир. Когда смотреть на это стало выше ее сил, Фиона уткнулась головой в ноги сына и заплакала. А она-то думала, что прошла через все ужасы, через какие способен пройти человек. В юности она лишилась родителей и младшей сестры. Затем потеряла любимого первого мужа Николаса и едва не потеряла Джо, в которого преступник всадил две пули. Оказывается, на этом ее ужасы не закончились. Ее нынешняя боль не шла ни в какое сравнение с болью и муками прошлого. Ее нынешнее состояние было для нее совершенно новым и оттого еще более страшным. Это была боль матери, видевшей, во что превратился ее драгоценный ребенок.

Впервые в жизни Фиона вдруг поняла, что не знает, как ей быть. Она не знала, сумеет ли подняться с колен, сумеет ли дышать.

Она не знала, как ей выдержать то, что выдержать невозможно.

Уилла Олден ждала смерти.

Она надеялась умереть, просила смерть прийти за ней, а иногда, в темноте камеры утратив представление о времени, даже умоляла. Но смерть не приходила.

Вместо смерти к ней явилось одиночество в паре с отчаянием. Потом голод и пронизывающий холод пустынных ночей. По телу ползали вши, оно горело в лихорадке. Однако смерти не было.

Уилла научилась отличать день от ночи по уровню шума и шагам за стенами камеры. Утро знаменовалось появлением начальника тюрьмы. Он шел от камеры к камере, заглядывал в глазки, убеждаясь, что его заключенные еще живы. После этого очередной глазок закрывался, и главный тюремщик шел дальше.

О наступлении полудня она узнавала по приходу надзирателей. Они приносили ей кувшин воды, миску с едой (кормили раз в день) и выносили жестяное ведро, куда она справляла естественные нужды.