Владислав Романов - Нефертити

— Есть, есть вина, — потягивая сладкое винцо, закивал оракул.

— Но какая? Объясни мне?

— Пора бы и самому тебе, Илия, такие простые орешки расщёлкивать, скорлупа на них тоненькая, сквозь неё всё видно. Меня не станет, пропадёшь ни за что! — усмехнулся он, скривив тонкие губы.

Азылык за последние годы подобрел, наел брюшко, некогда узкое, как бритва, лицо заметно округлилось. Кассит даже похорошел, морщины разгладились, а в глазах появился загадочный блеск.

— Я надеюсь, дядюшка, что вы ещё долго проживёте! — льстиво проговорил первый царедворец. — За что же обиделся на меня наш властитель? Я никогда худого слова о нём не сказал! Может быть, навет какой? Завистников у меня хватает, дядюшка.

— Да нет, уважение к тебе большое с той поры, как началась засуха, а потому никто не смеет хулу распространять. Но помимо слов есть ещё и глаза. Они-то тебя и подвели! — заметил прорицатель.

— Глаза? — не скрывая усмешки, удивился Илия, закрутился на месте, ища хоть одно зеркало в комнате дядюшки, но тот, как и любой оракул, их намеренно избегал. — А что мои глаза? Кого могут обидеть мои глаза?!

— Того, кто для властителя ныне дороже всех на свете, — загадочно сказал Азылык.

Первый царедворец задумался. Во дворце все, кому не лень, болтали о скорой женитьбе фараона на митаннийской принцессе. Илия вспомнил об их мимолётной встрече, и его вдруг осенило: неужели Аменхетеп возревновал свою невесту? Неужели он заметил, как она восторженно смотрела на Илию, и это стало причиной его недоброжелательства?

Дядюшка загадочно улыбнулся и кивнул головой.

— Стоит остерегаться таких взглядов! — назидательно промолвил он. — Любовь и ревность сродни безумию. Когда они захватывают даже сильного человека, то способны превратить его в бешеную осу, которая жалит всех подряд. Что уж говорить о ребёнке. Его месть может быть ещё страшнее.

Илия похолодел от этих слов. Он лихорадочно припомнил ту короткую встречу, их ничего не значащий разговор, но отметил, что красота Нефертити так захватила его, что он не мог ей какое-то мгновение противостоять. А поднявшись, они натолкнулись на правителя, и выходит, он наблюдал за ними всё это время.

— Да, ты прав, — прошептал первый царедворец. — И что мне теперь делать?

Азылык пожал плечами, налил себе темно-красного тягучего вина, сделал глоток, ощущая терпкую сладость перезревшего винограда и его буйный хмельной дух.

— Так что же мне делать? — повторил Илия.

— Остерегаться впредь, коли правитель пощадил тебя на первый раз. Тут ничего не сделаешь. И стоит поостеречься прежде всего своих слов, глаз и жестов. Ты не глупец. Твой ум для чего-то предназначен, надо развивать его, он тебе в будущем может сослужить хорошую службу.

— И как его развивать?

— Приходя домой, надо припоминать всё, что ты сделал за день, и заново просеивать каждое мгновение, отделяя при этом зёрна от шелухи, отмечая удачные фразы и поступки и особенно — неудачные, дабы впредь избегать последних и в конце концов их искоренить. Эти постоянные упражнения отточат твой ум и превратят в привычку то, что поначалу будет даваться с большим трудом. Если бы он уже действовал, ты бы не совершил ошибку, которая чуть не стоила тебе жизни. Теперь скажи, что я не прав!

Оракул умолк, взглянув на Илию. Похоже, первого царедворца впечатлили советы дядюшки. Он сам налил себе вина, ибо слуги при таких откровенных беседах не присутствовали.

— Ты ещё молод, Илия, а я уже стар, но совсем не в том разница между нами. Она в том, что мой ум уже давно исправно мне служит и спасает в трудные минуты, а твой лишь вредит тебе, ибо потакает чувствам, а не руководит ими. Впрочем, — оракул шумно вздохнул и погрустнел, — старость, как её ни возноси, всё равно хуже дремучей глупости юнцов. Его вот бьёшь по лбу, а он хоть бы хны! Лезет и лезет!

— Кто лезет? — не понял первый царедворец. — Это твой недруг, которого ты поджидаешь?

— Какая разница! — нахмурился прорицатель.

Азылык имел в виду Вартруума. Он, конечно же, не поверил всем ухищрениям хетта и попробовал проникнуть в его сознание, но натолкнулся на глухую стену. Старый путь оказался закрыт. Оракул повторил эту попытку с ещё большим упорством, и опять безрезультатно. Слабоумный, как считалось раньше, прорицатель применил неизвестное даже ему снадобье и, судя по этим наскокам, приготовился сражаться всерьёз и до победного конца. Кассит предупредил всех слуг в доме, заставил их поочерёдно дежурить по ночам, придумал ряд обманных ловушек у ворот во двор и у дверей в дом, понимая, что настырный посланник Суппилулиумы попытается его сначала выкрасть, а потом убить.

— Как ты думаешь, нельзя что-нибудь придумать, ну... чтобы исправить это положение, — заискивающе проговорил Илия. — Ты же понимаешь, если со мной что-то случится, то и тебе несладко придётся, — он тотчас сотворил скорбное лицо, страсть к обезьянничанью была в нём неистребима, и стал выдыхать из себя приторно-скорбные звуки. — Ведь это и твой дом, дядюшка, а я — твой любимый племянник, а там, во дворе, играют твои внуки, которые любят тебя. И моя жена Сара любит тебя, как родного...

— Ну всё, хватит, ступай, а то я сейчас разрыдаюсь! — прорычал Азылык.

— Ты что-нибудь придумаешь?..

— Я что-нибудь придумаю, ступай!

Илия облегчённо вздохнул, улыбнулся.

— Пойду узнаю, что сегодня нам повара приготовили, — царедворец поднялся. — Ты с нами поужинаешь?

— Нет, мне надо побыть одному.

— Я скажу Сейбу, чтоб он тебе сюда принёс.

Азылык кивнул. Илия ушёл радостный и успокоенный. Оракул уже давно погасил неукротимую злобу наследника, который, вскипев ревностью, готов был бросить ханаанина в бассейн с крокодилами, куда обычно отправляли приговорённых к смерти. Оракул не стат ему об этом говорить. Племянник был очень впечатлительный, но зато хорошо считал и умел торговаться, как лучший ученик Тота, в этой стихии ему равных не находилось.

Каким-то шестым чувством Азылык понял, что Вартруум нагрянет именно сегодня. Ощутил по холодку рядом с пупком, который вдруг стал подрагивать.

Вошёл темнокожий Сейбу, поклонился.

— Ужин нести, мой господин?

— Нет, попозже. Сегодня придётся пободрствовать, ты помнишь?

Сейбу поклонился.

— А мне бетель сделал?

Сейбу вытащил комок скрученных пряных трав, которые надо было жевать, чтобы прогнать сон, и протянул оракулу. Тот взял его.

— Молодец. Я чуть позже поем, ступай.

Сейбу вышел. За день слуга произносил всего две или три фразы, и это являлось первым его достоинством. Азылык не терпел болтунов. Вторым — исполнительность, ибо ему не нужно было, к примеру, спрашивать, когда «позже». Позже, значит, позже, достаточно хозяину хлопнуть в ладоши. До хлопка означало: раньше. Лучшего слуги Азылык ещё не встречал. Ну а силы и отваги Сейбу не занимать. И всё же оракул волновался. Этот червяк Вартруум уж слишком быстро из недоумка превратился в наглого хитреца, да ещё столь упорного, что поневоле обеспокоишься. Ничего, Азылык терпеливый, он подождёт.