Владислав Романов - Нефертити

Он многое передумал за это время, и ему было совсем не скучно с собой: он вспоминал родные места, в которых хотел бы очутиться, и мысленно переносился туда, размышлял о Суппилулиуме, чья злая природа — а ему удалось её хорошо распознать — оказалась очень хрупкой и уязвимой. Оракул мог бы её сломать, навсегда приковать его к жёсткой постели, но вдруг пожалел правителя, понимая, что исправить её нельзя. Кассит не бог, он не может распоряжаться чужой жизнью, и на последнем посмертном суде не хочет отвечать даже за Суппилулиуму.

— Азылык...

Озри вторгся в его сознание без всякого предупреждения, не испросив предварительного разрешения и согласия, за что обычно наказывали, и очень больно.

— Извини, но у меня совсем мало сил, а разговор неотложный. Суппилулиума просит тебя вернуться, обещает золотые горы, словом, всё, что ты захочешь...

— Он собирается в поход?

— Да.

— Куда?

— Говорит, что в Сирию.

Азылык тотчас всё понял: старая мечта разграбить богатый Египет снова овладела вождём хеттов, а воевать вслепую против сильной державы он не решается. Лебединая песня варвара. Кассит вздохнул и нахмурился.

— Что мне сказать правителю?

— А что означают «золотые горы»? — спросил Азылык, и у Озри дрогнуло сердце: у кассита проснулось тщеславие.

— Долю захваченных богатств, дом рядом с дворцом, славу, он готов даже воздвигнуть твою статую на площади, и всё, что ты сам пожелаешь, — старый оракул не мог врать, честно передав условия правителя. — Но ты его нрав знаешь, — добавил он от себя, что тоже было правдой, хотя последней репликой он перечёркивал все предыдущие.

— Да уж, — невольный вздох вырвался у кассита, и он замолчал.

Озри не торопил чародея, проявляя уважение к его дару, но по вырвавшемуся вздоху стало понятно, что старая рана так и не зажила, Азылык не простил Суппилулиуме прежнего вероломства, ибо до этого половина успеха в боевых победах властителя Хатти принадлежала ему, его точным подсказкам. Дикий варвар же не оценил этого, послал своего оруженосца убить оракула, а такое не прощается.

— Скажи царю, что я уже стар, ленив и болен и почти не выхожу из дома, а потому не могу принять его предложение. Ты ведь сам этого хотел? — усмехнулся Азылык.

— Я понял, — ответил Озри. — И я завидую тебе. Извини, что прислали нашего дурачка, Суппилулиума отозвал его назад, и он сейчас уже плывёт обратно, я только что проверял. Но если я доложу твой ответ самодержцу, какие бы доводы о твоей беспомощности я ему ни привёл, он всё равно взовьётся гневом и прикажет, чтобы я вернул Вартруума обратно за твоей головой. Я могу лишь оттянуть исполнение этого приказа и сделать так, чтобы он достиг на лодке Коппоса или Абидоса.

— Лучше Абидос, это чуть подальше от Фив.

— Договорились. Прощай, Азылык.

— Прощай, Озри.

Голос старого финикийца погас. Сейбу наполнил чашу, и Азылык, скривив губы, улыбнулся: Суппилулиума уже не тот. Нет той прыти, той мощи, той отваги, коли уже не хватает храбрости льва прыгнуть на слона и сразиться с ним. Конечно, и слон о трёх ногах. Начиная с Аменхетепа Второго, Египет не видел своего фараона впереди войска. Колесницы частью погнили, стрелы затупились, а военачальники нагуляли жирок. И правитель Хатти это хорошо понимает. Лишь две вещи его останавливают: дальность пути, а от Сирии он лежит через пустыню, и река. У него нет судов, и его воины не умеют сражаться на воде, а у фараона есть и речные силы, какие ловят воров и разбойников, купцов, не платящих пошлины, и многому обучены в ведении такого боя. Для этого ему и нужен был оракул, дабы тот предостерёг его от этих опасностей.

Но его отказ Суппилулиуму не остановит, таков уж был характер первого хетта. Таков был и Вартруум. Раз что-то они вдолбили себе в голову, их ничем не образумить. Разум тут бессилен. Но кассит из той же породы.

— Нельзя дважды утонуть в одном омуте, — произнёс вслух Азылык, и Сейбу, выпучив глаза, долго соображал, о какой услуге попросил его хозяин. От напряжения его тёмный лоб покрылся испариной. — Успокойся, это я не тебе, — пожалев слугу, промолвил оракул. — Пора нам с тобой подремать.

Вартруум прикатил в Абидос на следующий день к вечеру. За сутки он не держал во рту и хлебной крошки, а тут ещё Озри ошарашил его новым приказом царя хеттов: возвращаться и привезти голову Азылыка. Он причалил к берегу, купил пару лепёшек, молока и с жадностью набросился на еду, не обратив даже внимания на то, что козье молоко слегка горчит. От голода у прорицателя кишки выворачивало. Съев лепёшки и выпив молоко, он неожиданно почувствовал, как липкий сон обволакивает его, и, не сделав и шага, рухнул на землю. Ветхий старик, у которого Вартруум брал молоко и лепёшки, обменяв еду на осколок малахита, подозвал двух своих молодых сыновей, те быстро подхватили хрупкое тело незнакомца, уложили в свою лодку и увезли.

Оракул очнулся через два дня, почувствовав родной запах навоза и шумное дыхание лошадей. Приподняв голову и оглядевшись, он узрел стены, из которых когда-то благополучно бежал, и десяток тех же норовистых лошадей. На ногах у него были прежние колодки, а на шее висела петля, верёвка от которой крепилась к верхней поперечной балке конюшни. Благодаря этому пленник мог свободно передвигаться между стойлами, выгребать навоз, наполняя приготовленные для этого у порога корзины. Но едва он заходил чуть дальше, как петля резко затягивалась и заставляла возвращаться. Вскоре появился и старый хозяин, на кого Вартруум раньше работал.

— Теперь колодки снимать не буду, и петлю пришлось для тебя изладить, — громко цокая языком, с грустью выговорил он, мешая касситские и хеттские выражения. — Ты подвёл меня! Я к тебе как к сыну, а ты убежал! Ай, нехорошо поступил!

Поохав, он ушёл, не оставив ни еды, ни питья. Оракул с воплями кинулся за ним следом и чуть не удушил себя в петле, потеряв на миг сознание.

— Будешь так душить себя и не работать, пороть буду! — пригрозил хозяин и показал на жёсткие прутья, из которых обычно плели корзины. — Теперь никаких послаблений тебе больше не будет! Лучше смирись, иначе корм не получишь!

Нефертити разрешилась от бремени второй дочерью Макетатон. Царица была огорчена, она ждала сына, несмотря на то, что оракулы фараона, Хаарит и Сулла, ещё до родов предсказывали рождение дочери. Эхнатон ходил мрачный, и Сулла смело заявил, что наследник скоро появится, важно лишь соблюдать те дни, которые он специально рассчитает для царственной четы. Рвение молодого прорицателя было понятно: Хаарит всё больше старел, а Сулла рвался надеть мантию первого оракула, вот и делал столь рискованные заявления. Ведь если его пророчество сбудется, правитель будет вынужден его как-то отблагодарить. Прошло полгода, и царица снова понесла, что мгновенно приободрило прорицателя.