Владислав Романов - Нефертити

— Ваш племянник Илия подсказал мне написать тот ответ, — не без досады заметил Эхнатон и, уже не скрывая раздражения, спросил: — А чем же он оскорбил меня, чего я не заметил?

— Племянник мне об этом не рассказывал. Я считал, что он занимается зерном, тут он разбирается, эти же вопросы не его ума, — не обращая внимания на сердитый тон правителя, уже более спокойно продолжил Азылык: почему-то кипение самодержцев его умиротворяло. — А оскорбление заключалось вот в чём. Правитель Хатти знал о вашей свадьбе, но с избранием царицы умышленно вас не поздравил. Для хеттов выбор жены, рождение наследника очень важные обряды, они придают им большое значение. А вы не только не оскорбились этим обстоятельством, но даже прислали ответную благодарность.

Азылык умолк. Молчал и фараон, не зная, что можно возразить на столь обоснованный ответ.

— Поверьте, я пришёл не для того, чтобы в чём-то упрекать вас, — стараясь найти доверительную интонацию, снова заговорил оракул, но голос звучал грубо и неискренне. — Сейчас важно остановить Суппилулиуму. Он варвар. Ему даже не нужны ваши богатства. Он жаждет разрушать. Он не может спокойно дышать, когда рядом есть страны, где люди живут счастливо и богато. К тому же, он воин и больше ничего не умеет делать.

— Я вижу, вы хорошо его знаете.

— Да.

— Откуда, можно полюбопытствовать?

Азылык нахмурился. Он знал, что возникнет этот вопрос. Можно было бы уйти от ответа и сказать, что довелось там бывать и слышать разные мнения о царе хеттов. Но тогда Эхнатон сразу же прекратит разговор. Он и без того не поверил ни одному слову кассита, лишь накапливая раздражение и негодуя на жену, которая заставила его принять этого безумца, мнящего себя провидцем. Всё не даёт покоя слава первого царедворца, разгадавшего когда-то сон отца и спасшего Египет от засухи. Теперь дядюшка решил спасти державу от нашествия хеттов и заполучить таким образом должность первого оракула. Так размышляет про себя фараон, намереваясь оборвать разговор и прогнать неприятного старика. Эхнатон вернётся к этой беседе через несколько дней, когда Суппилулиума займёт сирийские города и египетские сторожа прослышат о нашествии. Но тогда будет поздно что-либо предпринимать. Правитель Хатти неожиданным наскоком и без единого выстрела из лука разграбит Каркемиш, Халеб и Эмар, эта бескровная победа придаст ему сил, и он двинется на Египет. Но если сейчас предупредить сирийцев, они окажут отчаянное сопротивление хеттам и нанесут им немалый урон. Города Суппилулиума всё равно возьмёт, но его войско идти дальше, на Египет, уже не сможет. Простая задача. Однако необходимо, чтобы властитель его выслушал.

— Я был первым оракулом вождя хеттов, — проговорил Азылык. — И потому хорошо его знаю.

Лицо Эхнатона на мгновение застыло, как маска. Уверенность, с какой Азылык произнёс эти слова, рассеяла возникшие было сомнения.

— Мы расстались с ним, когда он отправился захватывать Митанни. Уже тогда он зарился на Египет и хотел вторгнуться в ваши пределы. Но мой уход нарушил его планы. Я взялся за их разрушение и действовал лишь по своей воле: меня жгла обида, а чувства никогда не были в ладах с разумом. Позже я успокоился. Он же только и думал о войне, видя, к тому же, сколь вы как полководец к ней равнодушны. И ныне настала та пора, когда он снова обрёл силы, вдвое увеличил своё войско, а жажда славы, богатства, чужой крови не даёт ему спать по ночам. Он безумец, тут уже ничего не поделаешь. Я мог его убить, но тогда я бы лишь умножил зло. Вы же не хотите, чтобы ваша держава обратилась в пепел и руины?

Фараон обладал хорошим воображением, и последние слова заставили его содрогнуться.

— Что я должен сделать?

Азылык в двух словах обрисовал все обстоятельства и ту надежду, которая ныне ещё есть.

— Может быть, стоит послать на помощь сирийцам часть своего войска, дабы увеличить потери хеттов? — предложил Эхнатон.

— Не стоит, — ответил оракул. — Посылать мало — значит, оскорбить сирийцев, много — лишить их воинственного накала. Суппилулиума костьми ляжет, но возьмёт эти города. Начнутся кровавые расправы, допросы и обнаружится, что вы, ваше величество, фактически объявили ему войну. Даже если он не сможет в тот же день выступить против вас — его войско, к примеру, будет обескровлено, — вернувшись, он спешно начнёт собирать другое, и тут его уже ничем не остановить. Больше того, он повсюду начнёт вырезать всех египтян, грабить купеческие караваны, суда, перекроет вам все торговые пути. И не успокоится до тех пор, пока не поставит вас на колени. С ним надобно обходиться осторожно. И гонцов найти сирийских или из Митанни, разыграть всё так, словно они оттуда и прискакали, завидев идущее войско. Сирийцы воспламенятся и дадут хеттам достойный отпор, ведь они будут защищать свои дома и своих детей!

По тому, с каким волнением и вниманием слушал его Эхнатон, Азылык понял, что тот ему поверил. Только сейчас он осознал всю надвигающуюся на него опасность и чуть не выронил из рук скипетр и кнут, два символа египетской власти, которые фараон обычно держал скрещёнными на груди.

— Поверьте, ваше величество, я не хотел тревожить ваш покой, ибо дал себе зарок: никому больше не служить, претерпев много неблагодарности от безумного вождя хеттов, жил спокойно у племянника, помогая ему...

— Так это вы разгадывали сны?! — догадался правитель.

— Мы вместе с племянником, — мягко уточнил оракул. — Не отрицаю, что помогал ему. Так вот, я не хотел ни во что вмешиваться. Даже когда Суппилулиума, предлагая мне золотые горы, попросил меня вернуться к нему на службу, я тотчас отказался. Но сегодня утром я увидел вашу жену... — на лице Азылыка вдруг вспыхнула слабая улыбка. — Она показалась мне воплощением всего божественного в этой жизни — красоты, счастья, радости, любви, материнства, и я вдруг подумал, как тонок этот божественный контур, как он хрупок, и нельзя оставлять его без защиты. Да, так я подумал. Это может показаться сентиментальной глупостью, но лишь в старости понимаешь, как верно обо всём судят дети... Я не утомил вас? На меня иногда нападает эта страсть с кем-то поговорить. Обычно я всё время молчу, ибо терпеть не могу болтунов, но мысли накапливаются, как опавшие листья и сухие иголки в лесу. И эта чувствительность меня ныне подвела, я сам, того от себя не ожидая, напросился на эту встречу, горя одним желанием — помочь вам уберечь ту красоту, которой вы обладаете...

Он снова улыбнулся, однако слова о красоте жены вдруг насторожили правителя. Он было поверил всему, что наговорил оракул, как вдруг оказывается, что Египет спасают лишь потому, что ранним утром дряхлый старик увидел царицу, воспламенился, узрев её прелести, и они напомнили ему о грядущей напасти. А если б Азылык не увидел этим утром Нефертити? Тогда через несколько месяцев Ахет-Атон и другие египетские города лежали бы в руинах? Слышал ли кто-нибудь большую нелепость, чем эта?!