Владислав Романов - Нефертити

Отсутствие Деборы заметно опечалило Илию. Он заверил гостей, что завтра же даст им столько хлеба, сколько они в состоянии будут увезти, чтобы они поскорее могли вернуться к себе на родину и накормить отца и мать.

— Я так понимаю, что они с нетерпением ждут вашего возвращения? — спросил хозяин.

— Да, — ответил за всех Иуда. — Мы оставили отцу зерна лишь на неделю и хотелось бы поскорее вернуться. А кроме того, наша мать очень больна, и мы не уверены, застанем ли её в живых.

— Вот как... — комок застрял в горле у Илии, и слёзы подступили к глазам: его матушка при смерти, а он пирует здесь.

— Когда мы уезжали, она не могла произнести ни слова, прощаясь с нами, — печально добавил Иуда, видя, как разволновался первый царедворец.

— Извините! — хозяин поднялся и вышел из столовой в небольшую посудную комнату, где в высоких деревянных шкафах хранились серебряные блюда, подносы, кувшины с вином и стеклянные и бронзовые чаши, бокалы и кубки. Он не мог сдержать слёз и зажал рот рукой, чтобы никто не услышал его рыданий. Воспоминания о матери, её молодости, красоте, её ласках столь живо возникли пред его взором, что Илия долго не мог успокоиться. Поплакав, он омыл лицо водой, успокоился и вернулся к гостям.

Братья съели всё, что приносили слуги, уничтожив за один день столько, сколько хватало семье первого царедворца на неделю. Но хозяина это не беспокоило. Он разглядывал братьев, преисполненных смирения и завистливого интереса к нему, его богатству, не понимающих причин, которые позволили им сидеть за одним столом с таким высоким сановником, а потому боящихся того, что может произойти с ними дальше.

Иуда постарел за то время, что они не виделись. Рыжая курчавая борода поседела, а волосы на голове поредели. Он как-то разом ссохся, сгорбился и стал напоминать отца.

— Завтра Иеремия даст вам хлеба, и доброго пути! Кланяйтесь вашему отцу! — Илия допил свою чашу до конца, поклонился братьям, простившись с ними. Распорядитель отвёл их на покой в летний гостевой домик, находившийся в саду.

Он знал, что Рахиль ждёт его, и сам стремился в её объятия. Столь невероятная жажда её бесстыдного тела, её бесстыдной любви сжигала его, что он решил ныне же обсудить с женой просьбу служанки, а потому зашёл в покои жены. Солнце уже заходило, и Сара, уложив детей, сама готовилась ко сну, смазывая лицо и шею смягчающей благовонной мазью. Увидев мужа в этот вечерний час, да ещё в своей спальне, она вспыхнула, стыдливо опустила голову. Когда-то Илию покорила эта стыдливость и чрезмерная скромность его невесты, но теперь они мешали её чувствам вырваться из-под оков и доставить мужу ту усладу, которой он желал. Она сама это понимала, но ничего не могла с собой поделать. Родив мужу троих детей — двоих сыновей и дочь, каждый раз, ощущая его прикосновения, она сжималась от страха, безропотно покоряясь его воле. Вот и сейчас, стоило ему войти, как она тотчас вспыхнула, а потом вдруг похолодела. Набросила накидку, хотя в спальне было тепло.

— Не бойся, я скоро уйду, — заметив её пугливое волнение, проговорил он. — Но я пришёл сказать тебе, что хочу объявить Рахиль своей второй женой, она ждёт от меня ребёнка.

Сара застыла. Она давно ждала этого объявления, последние месяцы каждый день, и, услышав об этом, вздохнула с облегчением.

— Почему ты вздыхаешь?

Она пожала плечами.

— Может быть, что-то скажешь?

— А что я должна сказать?

— Что тебе это не по душе, что ты не хочешь видеть новую жену, я не знаю, что ты должна сказать. Что чувствуешь! — рассердился Илия.

— Я люблю тебя, но понимаю, что совсем не умею это делать, у меня не получается, а Рахиль это умеет, и почему бы ей не стать твоей второй, она заслужила такую награду, — Сара улыбнулась.

— Какую награду?! При чём здесь награда?! Я пришёл не только, чтобы объявить тебе об этом, но и посоветоваться. Ты мать моих детей, и я бы не хотел причинять тебе боль. Тебе и нашим детям. Если ты не согласишься, не сумеешь объяснить им так, чтобы они восприняли это легко и без особых огорчений, я не стану ничего объявлять, клянусь тебе!

— Нет, я сумею, не беспокойся, — Сара приблизилась к нему, коснулась ладонью его груди, ласково заглянула ему в глаза. — Я знаю, тебе помогают её стоны, крики, покусывания, всё, что она делает, но мне, видимо, никогда этому не научиться! Никогда! И потому ты принял правильное решение, а уж с Рахилью мы как-нибудь поладим. Она немного заносчивая, но не глупая девушка. Ты же столько работаешь так устаёшь, что тебе необходимо выплёскивать скопившиеся в душе чувства. Я же знаю...

Она, выпалив все слова разом, тотчас умолкла, покраснела и опустила голову. Он прижал Сару к себе и долго не выпускал её из объятий.

— Если Рахиль будет возноситься, ты обязательно скажи мне, я поставлю её на место! — прошептал он.

Она кивнула, смахнула слезу.

Наутро Иеремия засыпал мешки братьев зерном, те взвалили их на ослов и, попрощавшись, попросив передать их нижайшую благодарность первому царедворцу, отправились в обратный путь. Двинулись пешком, ибо Иуда, будучи старшим, не велел тратить зерно даже на оплату лодочника, который потребовал за перевоз до устья Нила целый мешок пшеницы.

— О чём тебя расспрашивал господин первый царедворец? — идя рядом с Деборой, спросил Иуда.

— Господин первый царедворец сказал, что я очень красива, а потом спросил, приходил ли кто-нибудь свататься ко мне, — радуясь своим новым сандалиям, ответила Дебора.

— И что ты ему ответила?

— Я рассказала о том рыжем кожевеннике, который приезжал меня сватать.

— Что, что ты говорила о нём? — не унимался Иуда.

Он не понимал, что произошло. Первый царедворец приказал им без Деборы не появляться. Они её привели. Он их покормил, дал зерна и отправил назад. Зачем же нужно было приводить её? Чтобы Илия посмотрел на неё и сказал, какая она красивая? Или он ожидал увидеть более гладкую и упитанную девушку? Впрочем, и жених высказал им те же претензии: мол, не мешало бы невесту подкормить к свадьбе, а то какая из неё хозяйка? А у него хозяйство большое, которое от жены потребует немало сил, и как бы жёнушке не надорваться.

— Я сказала, что от него сначала жутко пахло сырыми кожами, а потом, когда он приехал во второй раз, то запахов уже не было, — улыбнулась сестра, замедляя шаг: она уже устала.

Иуда подогнал осла, который выглядел покрепче остальных, усадил сестру на него.

— И больше он ничего не спрашивал?

— Он спрашивал, люблю ли я его.

— А ты что?

— Я сказала: не знаю. Потому что других я не видела.

— А что царедворец?

— Я не помню, потому что заснула.

Иуда вспомнил, как расстроился из-за этого хозяин, и перестал разговаривать с глупой сестрой. Надо беречь силы.