Владислав Романов - Нефертити

— У неё плохой свет вокруг души, — поморщился оракул.

— Что значит плохой свет?

— Каждая душа излучает свой свет, когда человек умирает, этот свет бывает виден. Так вот, разные души источают разный свет. У одних он ясный, чистый, переливчатый, как у Нефертити, у других пасмурный, мутноватый, грязный, как у Киа, а внутри ещё хуже: смрадно и темно. Только представьте, какие дети могут появиться на этаком свету! Ужасно! — прорицатель сдвинул брови и долго сидел, склонив голову, словно ожидая, что фараон удивится услышанному, но он молчал, бесстрастно глядя перед собой. — Но, к счастью, принцесса оказалась пустая — я недавно всё это распознал, повинуясь вашему приказу, — а потому и детей у вас с ней быть не может, ваше величество. Но меня поразило другое. Оказалось, и страсти у неё нет. Она вопит, стонет, рычит, как вы изволили выражаться, а за всем этим пустота!

— Я не понимаю, о чём ты говоришь? — тотчас нахмурился властитель, рассерженный этими словами.

Впервые оракул позволил себе столь бесцеремонно говорить о любимой жене фараона чего не мог позволить себе ни один человек в Египте.

— Вы знаете, мой повелитель, что дело оракула при любых стеченьях обстоятельств открывать вам только правду и не затемнять ваш рассудок ложью. Разве не так?

— Да, это так.

— Я проник в её душу. Как я уже сказал: там смрадно и темно, но истинной страсти я не обнаружил. Могу вас заверить, что я пока в состоянии заметить облако, каковое подобно грозовой тучи. Но в нём нет и искры. Так откуда же крики?

Эхнатон не пропускал ни единого слова оракула, подавшись вперёд и плотно сжав губы.

— Всё не истинные порывы, ваша милость, спутники лжи, а она гнездится в рассудке. Дабы изобразить боль, радость, наслаждение, что делают лжецы? Они расширяют глаза, открывают рот, изрыгают стоны и вопли, кусают зубами тело. Но чувства за этим никакого нет. Так легко обмануть того, кто умеет слышать и чувствовать по-настоящему. Он зачастую легковерен. И думает, что всё это происходит потому, что прикосновения, поцелуи, ласки, его мужская мощь столь сильно обжигают принцессу. Ему нравится, ему приятно так думать, это составляет часть его наслаждений. Может быть, большую часть. Но это не так. Киа ничего не чувствует. Уверен, что ей даже неприятны ваши крепкие прикосновения. Но кто-то из гаремных жён или евнухов рассказал ей, как можно добиться расположения вашего величества. Ведь она что-то просила для кого-то из них?..

Эхнатон задумался. Киа действительно просила отдельную спальню для второго евнуха и комнату для финикийской царевны, а также улучшения их стола: вместо одного кувшина вина в месяц — три, один в каждую декаду; и фараон это разрешил.

— Ведь это было?

Эхнатон кивнул.

— Я думаю, принцесса испрашивала ничтожные вещи, они не могли вызвать подозрения, но для обитателей гарема эти пустяки значили очень многое. Совет же этот мог исполнить не каждый. Но натура Киа очень богатая. Боги, лишив её деторождения, подлинной страсти, наделили её цепким умом, огромным честолюбием, хваткой, выносливостью и обезьяньей природой копировать любые жесты и чувства. Из таких вырастают настоящие царицы, которые с успехом заменяют мужей и правят, случается, не хуже их. В Египте даже была одна такая... — Азылык усмехнулся, помолчал.

— Хатшепсут, — вымолвил Эхнатон.

Оракул кивнул.

— Но я... — властитель неожиданно запнулся, щёки его покрылись румянцем.

— Принцесса весьма изобретательна, тут спора нет. И ремеслом обмана Киа владеет от природы. Никто бы не устоял перед её чарами, а потому не расстраивайтесь, ваше величество, что вы сразу же не распознали столь искусный обман! — Азылык улыбнулся, желая подбодрить правителя. — Вряд ли кто другой оказался бы прозорливее на вашем месте!

— Ты сказал и облегчил мне душу, — помолчав, сказал Эхнатон. — А что у нас с Суппилулиумой?

— Шесть месяцев он ждал подкрепления, наконец оно пришло: десять тысяч молодых новобранцев-пешцев и три тысячи конников. Вождь хеттов провёл смотр новичков и остался ими доволен. Вместе с подкреплением прибыл их первый оракул Озри, — бодрым тоном доложил прорицатель.

Лик фараона дрогнул. И внушительная цифра пополнения войска, и появление опытного оракула — всё свидетельствовало о том, что планы вторжения в Египет не только у вождя хеттов не изменились, наоборот, упрочились.

— Не беспокойтесь, я знаком с Озри. Не скажу, что он наш сторонник, но думаю, я смогу с ним договориться, — радостным тоном произнёс кассит. — Предполагаю, что через день-два узнаю, как они будут брать Халеб.

— С пополнением в тринадцать тысяч они всё равно его возьмут, — нахмурился Эхнатон.

— Не спорю, — кивнул Азылык. — Но со взятием Халеба должна поколебаться уверенность царя Хатти в собственных силах.

— Разве такое возможно с диким царём Хатти? — неуверенно спросил Эхнатон.

Оракул загадочно посмотрел на властителя.

— До сих пор я думал, что нет. И теперь ещё сомневаюсь. И всё же надеюсь, — кассит тяжело вздохнул. — Конечно, будь я помоложе... — он самодовольно выпятил губы и выдержал паузу. — Но зато у меня есть опыт, а он посильнее юношеского азарта. Это не в упрёк вам, ваше величество!

Озри сидел рядом с вождём хеттов на военном совете, устроенном сразу же после смотра новобранцев. Неделя пути вымотала его так, что и двенадцатичасового сна ему не хватило, дабы прийти в себя. Суппилулиума же спал по четыре часа в сутки, и его мощь подавляла всех, даже простых воинов, не говоря уже о полководцах. Никакие их сетования и протесты на него не действовали, он командовал один, а если и собирал военачальников, то лишь для того, чтобы объявить свою волю. И сидя рядом с правителем, оракул ощущал горячие волны, исходящие от него. Прошло мгновение, и дремота, владевшая умом, точно испарилась, а прорицатель почувствовал себя бодрым и крепким, словно напитавшись незримой энергией. Он ощутил не только прилив новых сил, но и давно уже утраченное чувство голода. Звездочёту даже захотелось съесть сочный кусок барашка с косточкой, хорошо прожаренного на вертеле, но так, чтобы жир стекал с губ.

Это видение возникло столь зримо, что рот наполнился слюной. Но оно не случайно всплыло в сознании: в шатёр уже доносились запахи жареного мяса, слуги суетились, главный повар кричал на них, добиваясь на освежёванном барашке розовой корочки, какую любил вождь, — готовился традиционный обед. Сидевший рядом с оракулом младший сын правителя Пияссили — он прибыл вместе с оракулом, так как властитель задумал посадить его наместником Халеба, — шумно раздувал ноздри, втягивая эти запахи. И остальные военачальники закрутили головами, закрякали, предчувствуя приближение обеда.