Саймон Скэрроу - Кровь Рима

— Я не отдам, — твердо ответил Катон. — Если хотите, можете засвидетельствовать его казнь на рассвете. Вы и люди его подразделения. Но не более того, учитывая напряженность между вашими солдатами и моими, Ваше Величество.

Радамист рявкнул приказ своим последователям, и двое из них выступили вперед и двинулись к Глабию. Тут же Макрон вытащил свой меч и толкнул Глабия за себя. Подняв острие в направлении горла иберийцев, он прорычал: — Вы слышали трибуна. Заключенный остается с нами.

Иберийцы обратились к своему лидеру за дальнейшими действиями, и Радамист отрывисто повторил приказ и протянул руку в сторону Глабия, чтобы подкрепить свою волю. В то же время Катон быстро оценивал ситуацию. Его первоначальная ярость на Макрона исчезла в тот момент, когда он понял, что действия его друга поставили в опасность их обоих, независимо от результата. Теперь он обнажил свой гладий и занял место рядом с Макроном.

— Отзовите своих людей. Мы не передадим вам Глабия.

Радамист улыбнулся. — Вас двое. Моих приближенных в пять раз больше, чем вас. Если хотите драться, то вы проиграете.

— Мы еще посмотрим, — ответил Макрон с опасным блеском в глазах. — Кто первый, а?

Иберийцы замешкались, и Катон воспользовался моментом, чтобы попытаться предотвратить бой. — Если нам причинят вред, мои солдаты нападут на вас, и никто из нас не выживет.

— Я не буду повторять это снова, трибун. Вложите мечи в ножны и оставьте своего человека нам.

— Нет, — отказался Катон, внимательно следя за последователями Радамиста, которые рассыпались по обе стороны. — Просто продолжай отступать, Макрон.

Высоко нацелив свои мечи, два офицера попятились, а Глабий отступал за ними достаточно близко, чтобы не отстать от двух офицеров. Некоторые из римлян у ближайших костров уже начали продвигаться вперед, некоторые с обнаженными мечами. Иберийцы не отставали от двух римских офицеров и их пленника, двигаясь на небольшом расстоянии, прежде чем Радамист скомандовал, и они остановились, глядя на римлян, отступавших в безопасное место. Как только он почувствовали себя в безопасности, Катон вложил меч в ножны и приказал Макрону сделать то же самое. Затем, с Глабием между ними, они быстро отправились в штаб, чтобы подготовиться к следующему утру.

— Люди готовы, господин, — доложил Макрон Катону, уже стоявшему перед группой солдат, отобранных для проведения казни. С ним были штандарты обеих когорт, а вокруг Глабия выстроились четверо преторианцев. Ауксилларий был раздет до набедренной повязки и стоял босиком в розовом свете рассвета. Перед ними, с трех сторон, стояла когорта пращников, каждый из них в своем кожаном плаще, накидке, тунике и сапогах. Их плащи были откинуты на одну сторону, обнажая рукоятки мечей. Опционы и центурионы стояли перед своими подчиненными, облаченными словно на парад. Радамист со старшими офицерами и восемь человек из отряда погибшего ибера ждали позади палачей, готовые засвидетельствовать казнь. Остальная часть колонны уже переправилась через реку и расположилась на дальнем берегу, ожидая приказа возобновить наступление, как только казнь закончится.

Катон и Макрон обменялись салютами, прежде чем последний встал рядом с осужденным. Катон сделал небольшую паузу и оглядел товарищей Глабия, пытаясь оценить их настроение, но их лица были бесстрастными, а дисциплина, казалось, не была затронута участью их товарища. Глабий провел ночь под охраной у палатки Катона. Он не спал, но умолял Катона пощадить его жизнь, пока Катон не выдержал и не велел ему попридержать язык за зубами, если он хочет избежать кляпа и не быть связанным. После этого ауксилларий стал что-то жалобно бормотать себе под нос.

Катон оставался один всю ночь, его сон нарушали редкие стоны страданий Глабия, а ночь безжалостно поглощала то немногое время, что ему оставалось. Когда на горизонте показались первые проблески рассвета, Макрон принес ему немного еды, но у пращника не было аппетита, и вместо этого он умолял Макрона помочь ему бежать.

— Не могу. Прости, парень. Слово трибуна — закон, и его не обойти.

— Но у меня есть семья, центурион. Что с ними будет?

— Откуда мне знать? А теперь давай, попробуй что-нибудь съесть. Немного еды в животе тебе не повредит.

— Но и не принесет ничего хорошего.

— Как хочешь. — Макрон поставил миску на землю. — Я вернусь, когда прозвучит утренний сбор.

Убедившись, что Макрон ушел, Катон поднялся с постели, надел сапоги и вышел из палатки. Глабий поднял голову, затем автоматически встал по стойке смирно.

— Вольно, — приказал Катон, затем жестом указал на миску с кашей. — Центурион Макрон прав. Это может пойти тебе на пользу.

Глабий проигнорировал еду и прямо встретил взгляд своего командира. — Почему ты так поступаешь со мной, господин?

— Ты знаешь почему. Ты совершил преступление, которое карается смертью.

— Это твоя интерпретация, господин. Сомневаюсь, что она имела бы силу перед магистратом в Риме.

— Но мы не в Риме.

Это был легкомысленный комментарий, и Катон почувствовал, как в его груди зашевелились вина и жалость.

— Послушай, Глабий, ты убил человека. Это чистый факт. Затем у меня есть рассказ иберийцев о том, что произошло, и твой.

— И рассказ опциона, господин. Кроме того, мы сказали правду. А иберийцы — лживые ублюдки.

— Возможно, — согласился Катон. — Но эти две версии не сходятся. Поэтому все, что я знаю наверняка, это то, что здесь лежит тело человека Радамиста, и что ты признал, что убил его. На этом основании я обязан исполнить наказание, предусмотренное правилами. Ты умрешь в течение часа, Глабий. Ты должен задать себе вопрос: каким образом ты примешь смерть? Умрешь ли ты как трус, завывая и протестуя против своей невиновности? Или ты умрешь как римский солдат? Гордый и непокоренный перед лицом смерти.

— Почему меня это должно волновать, господин? Я умру в любом случае.

— Да, но как ты хочешь, чтобы твои товарищи запомнили тебя? Более того, как ты хочешь, чтобы эти иберийские ублюдки запомнили тебя? Это может показаться не очень важным, но здесь есть небольшая доля мести. Покажи им, как умирает римлянин. С высоко поднятой головой, глядя в лицо Харону и демонстрируя свое презрение к врагам. Если то, что ты говоришь, правда, то человек, которого ты убил, был трусом. Его товарищи опозорили себя, солгав о нем. Они будут смотреть на тебя и надеяться, что ты обесчестишь себя, показав свой страх и взывая о пощаде. Откажи им в этом, и ты одержишь маленькую победу над ними, и оставишь после себя пример, который ободрит твоих товарищей… Понимаешь меня?

Глабий насмешливо фыркнул.

— Я понимаю, что мой собственный командир предал меня ради дружбы со своими иберийскими варварами.