Семён Васильченко - Не той стороною

«Фокус какой-то выдумывает, мудрец одесский! Ну, я дождусь… Прежде рассчитаемся».

И она вошда в номер, стала собирать в чемоданчик вещи и свертывать в ремни постель. Когда это было готово, задумалась.

Еще два часа назад Льола смеялась.

А теперь?

Она выключила свет и, зажмурив глаза, закрыв их руками, откинулась на спинку кресла.

Только блики рекламного фонаря с дома-небоскреба напротив, дробясь через листву уличного дерева, вместе с тенями этой листвы колеблются на полу и на стенах. Тяжело чернеют портьеры, в складках которых свисают шеренгой немые бездушные тени. Молчат загадкой расплывшихся силуэтов обесформленные мраком очертания обстановки. Жутко.

Вошло в номер горе, облюбовало место, разлоко-тилось.

У Льолы оказалось время, чтобы подумать и приготовиться к необходимому разговору.

Придоров пришел с видом деланой и веселой непринужденности.

Постучался сперва решительно и с вызовом.

Льола не ответила; тогда он толкнул дверь и открыл ее сам.

— Гм! Спит мадам-барыня, что ли?

Открыл выключатель.

Свет, качнувшись вместе с комнатой, ринулся во все стороны. Отстоялось в нем высокое помещение, сверкнула позолота багетовой рамы на стене.

У выключателя — сделавший вид, что он не взглянул на жену, Придоров. У него груз хорошо завернутой гастрономии и бутылок. Положив тючки на стол, сбросил фуражку и начал не спеша разворачивать свертки.

— Та-так! Так-так! — полупротянул, полуподдакнул какой-то своей мысли легоньким напевцем.

Взглянул На Свёрнутую в ремне постель.

— Так-так! Так-так! — продолжал возню с гастрономией и делал вид, что не может отвязаться от мо-тивца.

Бросил еще раз взгляд на Льолу.

— Так-так, так! Так-так!..

Пожевал губами.

Видно, хитрил и ждал, чтобы начала жена.

Льола поднялась, сняла с вешалки пальто и положила его к свертку постели, тряхнула сумочкой, останавливаясь перед столом.

— Ну-с, позвольте надеяться, что вы уже понимаете, чего мне недостает, чтобы я ушла отсюда и закаялась когда-нибудь еще раз встретиться с вами?

Придоров крякнул и прочно сел в кресло.

— А чего же еще недостает? — невинно уставился он. — Постель увязана. Вы собрались уходить? Можете… Я не мешаю.

Он делал вид, что равнодушен, а насчет денег не понимает: или ждал просьб или решил поиздеваться.

— Подлец! Вы безвыходностью моего положения хотите воспользоваться, чтобы еще хоть немного оттянуть и неволить меня, пока я не вынуждена буду броситься под трамвай! Вам за один подлог телеграммы, по которой вы хотели обмошенничать финотдел, собьют тон. Или вы хотите, чтобы я обратилась в какой-нибудь комиссариат?

— Обратитесь — попробуйте!.. Не обратитесь! Не дамское дело, сударыня-с! На это я мастер. И я шататься по Москве с одной постелькой не буду. Комиссариаты — штука крючкастая. А впрочем, все это — гниль! Я, Льолочка, тебя никуда не пущу! Что я шуры-муры развожу при случае — это верно. На то я Придоров. Такая вкрючливая натура у меня… погибло все от большевиков, а Придоров вертится возле них и вывертывает всякие, знаете, ажурцы. Но пил вот я сейчас в «Звездочке» и решил, что не любить такую раскрасавицу нельзя. Все мне о тебе прожжу-жали уши, а ты моя собственность, и я без всяких порфир тебя почти и не видел. Брось-ка ты сумку да разденься… ляжем спать… Я спущу щтору. Ха-ха!.. Червончики женочке потребовались! Покорной женочке и червончиков не жалко. У Придорова хватит… Ту-та!

Он, балаганничая, прихлопнул себя по грудному карману и повернулся за шнуром оконных штор.

— Согласна, Льолочка?

И любопытно-похотливые глаза с стеклянеющей серой мутью всосались в Льолу.

У Льолы ходуном ходила грудь и подкашивались ноги.

«Подлец! Что с ним сделать?»

И Льола растерянно стояла, то схватываясь за пальто, то с ужасом роняя его из рук. Не заметила, как щелкнул выключатель.

— Х-х!.. Согласна, Льолочка? — обдал ее похотливо охмеленным шопотом Придоров, очутившись возле нее.

И она почувствовала на себе его руку.

— Лезет, животное! Я не подпущу тебя, пока ты не отдашь половину своих денег, чтобы я могла после этого от тебя убежать… Деньги давай, если хочешь лезть! Зверь!

И Льола толкнула прочь мужа, чувствуя, что она готова впиться в него зубами.

Придоров прохрипел что-то и, взбешенно зашуршав бумажками, снова оказался возле нее, суя ей в руку деньги и охватывая ее.

— На… Га!

— Подлец!

Льола, не дав опомниться Придорову, оттолкнула его, вскочила, накинула пальто и, когда Придоров попытался загородить ей дверь, так выразительно приготовилась крикнуть, что он отскочил.

Она бежала.

В кабинете правления партийного издательства работали Семибабов и Стебун. Семибабов вел обычные сговоры с клиентами и сотрудниками издательства. В углу кабинета за столиком сидел несколько отдохнувший от вертушки аппарата, но и сейчас своим сухим видом напоминающий атамана контрабандистов — Стебун.

Латыш — бухгалтер с документами, по которым нужно было произвести платежи, перечислял Семибабову счета и ждал подписания нескольких последних бумажек. Ждал еще, пока освободится Семибабов, стоя возле стола, похожий на юркого приказчика конторщик из цинкографии, в которую издательство сдавало большинство своих иллюстрационных работ.

Вошла новая посетительница, красивая и со вкусом одетая особа.

Взглянув на нее и поймав ее беспокойно дрогнувший при виде многолюдья взгляд, Семибабов успокаивающе оглянулся и жестом указал на кресло в стороне:

— Присядьте пожалуйста.

Это была Льола. Она села. Повела взглядом и вдруг поймала на себе вздрогнувший взгляд Стебуна. Что-то было в этом, потянувшемся к ней взгляде. Льола мгновенно вспомнила эпизод встречи с Стебуном на Харьковском вокзале и переезд с ним в купэ до Москвы, когда она приезжала с Придоровым для получения справок о Луговом.

Льола вспыхнула, пряча глаза, и почувствовала, что также вспомнил встречи с ней и неспокойно напрягся Стебун, чуть передвинувшийся на стуле и переведший в сторону глаза.

Она помедлила и снова беспокойно метнула бросок взгляда в сторону крепкожилого мужчины.

Стебун, читая рукопись, делал вид, что, не заинтересовался посетительницею больше обычного. Казалось, он не отрывался от чтения.

В самом же деле его что-то приподняло. Он угадал вдруг, что молодая женщина пришла к чужим людям, спасаясь от какого-то бедствия. Впервые понастоя-щему он почувствовал в ней женщину, и пульс забился у него дикой стукотней.

Не подавая вида, что с ним что-то происходит, он полистал еще с полминуты рукопись, что-то обдумывая, потом подтянул к себе клочок бумаги и, будто продолжая делать пометки на тетрадке, черкнул на клочке несколько слов. После этого свернул записку и стал ожидать, украдкой наблюдая за происходящим.