Кристин Ханна - Четыре ветра [litres]

Лореда сдержала слезы. И ей хотелось бы оставаться ребенком, а не взрослеть, особенно в таком месте.

Она посмотрела на доброе, грустное лицо Джин.

– И что же мне делать?

– Перво-наперво натаскай побольше воды из канавы. Только сначала вскипяти ее и процеди, а потом используй. Я тебе дам марлю. Устроишь постирушку, поможешь маме.

Джин осталась у палатки, а Лореда взяла пару ведер и пошла к канаве. На топком берегу уже сидели женщины и стирали. Дети возились в грязной воде.

Лореда наполнила отвратительной водой оба ведра и отнесла их обратно к палатке. Она прошла мимо семьи из шести человек, которые жили в лачуге из обломков досок и кусков листового железа.

Энт уже проснулся и сидел на земле. Он явно только что плакал.

– Все меня бросили, я думал…

Лореда поставила ведра и сказала:

– Прости меня.

Энт вскочил и бросился к ней. Лореда обняла брата.

– Я испугался.

– И я, Энтси, – прошептала Лореда. Она не меньше брата нуждалась в утешении, и обоим стало легче, когда они обнялись.

У Энта тут же высохли слезы, он снова улыбался.

– Хочешь поиграть в мяч? Он где-то здесь.

– Нет. Нужно вскипятить воды, приготовить завтрак. Потом будем стирать.

– Мама нам такого не поручала, – возмутился Энт.

– Нужно ей помочь.

Энт вдруг замер:

– Она же вернется, правда?

– Конечно, вернется. Она ищет работу, чтобы мы могли переехать.

– Ох. Думаешь, найдет?

– Надеюсь.

Они позавтракали безвкусной кашей, потом Лореда помыла миски и упаковала все обратно в коробки, чтобы вещи можно было сложить в грузовик, как только мама вернется. И уехать из этого вонючего лагеря.

К полудню все пальцы у Элсы саднило, от хлорки руки покраснели и горели. Она отмыла полы на кухне и в прихожей, а в столовой и гостиной натирала паркет маслом с запахом лимона, пока доски не заблестели. Вытащив с полок десятки книг, протерла пыль за ними. Элса не смогла удержаться, понюхала кожаные переплеты, бумагу, даже прочитала пару предложений.

Когда-то она читала целыми днями. В другой жизни.

Закончив с уборкой, она ошпарила двух упитанных курочек и ощипала их. Рот наполнился слюной при одной мысли о жареной курятине. Час спустя она вытащила мокрое белье на улицу и пропустила его через металлический пресс, поворачивая ручку до отчаянной боли в плечах. И все это под неусыпным контролем хозяйки, которая не предложила Элсе сделать перерыв на обед, не дала ей стакана воды, даже имени своего не назвала.

– Ну все, – объявила хозяйка в шестом часу, когда Элса отгладила мужскую рубашку. – Работа окончена.

Элса медленно отставила утюг и с облегчением вздохнула. Ей хотелось есть и пить.

– Я заметила, что хорошо бы навести порядок в кладовке, мэм, и…

– Трогать нашу еду? И не думай об этом. С тех пор как ваши сюда понаехали, уровень преступности взлетел до небес. И в школах полно ваших грязных детей.

– Мэм, как христианка, вы должны…

– Как ты смеешь сомневаться в моей вере? Вон отсюда! – Пальчиком с острым ноготком хозяйка указала на дверь. – И не возвращайся. Мексиканцы лучше работают, чем вы, грязные оки. Они не дерзят и после сбора урожая уезжают из города. Не надо было их депортировать.

Элса слишком устала, чтобы спорить. По крайней мере, она нашла работу.

Сегодняшние деньги – это начало. Нужно думать в таком духе.

– Хорошо, мэм, – сказала она. Она стояла, ждала, что ей заплатят.

– Чего тебе? – спросила женщина, скрестив на груди руки.

– Плату за работу.

– А, точно.

Женщина порылась в кармане, вытащила несколько монет и сунула в протянутую руку Элсы.

Четыре десятицентовые монетки.

– Сорок центов? – спросила Элса. – За десять часов работы?

– Назад забрать? Я могу рассказать мужу, какая ты непочтительная.

Сорок центов.

Элса ушла, с силой хлопнув дверью. Забралась в грузовик и поехала назад, стараясь не паниковать.

Сорок центов за целый день.

Теперь она поняла, почему люди в лагере отправились на поиски работы пешком. Она больше не может позволить себе такую роскошь, как бензин.

Завтра она вместе с остальными выйдет до рассвета, чтобы найти работу в поле. За это, наверное, больше платят.

Но будь она проклята, если ее дети станут трудиться в поле. Они будут ходить в школу, получать образование.

Она выехала на большую дорогу. По обочине шел худой мужчина с потрепанным рюкзаком, понуро сгорбившись. Из дырявой шляпы торчали грязные пряди черных волос. Одна нога босая.

Раф.

Не может быть, но все же…

Она притормозила и опустила стекло. Конечно, это не ее муж.

– Подвезти, приятель?

Мужчина отвел взгляд. Кожа туго обтягивала кости черепа. Щеки впали.

– Не. Но спасибо. Идти мне некуда, шагаю себе потихоньку, уже привык.

Элса долго смотрела на него, думая: «Да и мне тоже некуда идти», потом вздохнула и нажала на газ.

В тот день Лореда узнала, как относительно время. До сегодняшнего дня время казалось ей чем-то основательным, надежным. Даже когда ее сердце разрывалось на части после отъезда отца и лучшей подруги, во время болезни Энта время успокаивало своим постоянством. « Время лечит», – говорили люди, имея в виду, что по своей природе время – доброе. Лореда уже знала, что некоторые раны со временем не затягиваются, а становятся более глубокими, и все же считала, что время идет своим чередом. Каждый день солнце встает и заходит, а между восходом и закатом умещаются домашние дела, завтрак и обед, вехи повседневной жизни.

Здесь же время будто хромало и не бежало, а едва ползло.

Идти некуда, делать нечего. Она не могла оставить Энта и пойти поохотиться на голубей или зайцев. Они с братом сидели на комковатом походном матрасе, и Лореда читала вслух «Волшебника страны Оз». Но история, начинавшаяся с ужасного урагана в Канзасе, уже не казалась такой сказочной, как прежде, – только не в этом месте, похожем на зону бедствия. Лореда подумала, что им с братом теперь будут сниться кошмары.

Около шести Лореда услышала знакомый рев грузовика. Она оттолкнула Энта и спрыгнула с матраса.

Вереница людей тянулась по истоптанному полю.

Мама припарковалась возле палатки. Лореда нетерпеливо ждала, когда она выключит мотор и выйдет к ним с Энтом. Наконец Элса выбралась из машины, но осталась стоять, сгорбившись, вся какая-то измочаленная. Будто потерпела поражение.

– Мама?

Мать быстро выпрямилась и улыбнулась, но Лореда увидела, что улыбка – притворство. Безнадежность в голубых глазах мамы пугала.

Ей вдруг захотелось, чтобы мама снова стала той неутомимой рабочей лошадкой, которая не шутила и не смеялась, но никогда не плакала, не сдавалась и ничего не боялась.

– Я все постирала и фасоль замочила. Можем уехать после ужина, – сказала Лореда.