Стейн Угельвик Ларсен - Кровавая бойня в Карелии. Гибель Лыжного егерского батальона 25-27 июня 1944 года

Инга понимала, как ему плохо. Она пробовала утешать его, но помочь никак не могла. Маме и папе он не мог ничего сказать. Они и понятия не имели, что с ним происходило в школе. Однако когда он попал на войну, то написал домой, что все не так, как он думал.

В тот памятный день он, как всегда, пошел в школу. Он, правда, думал прогулять, но все-таки решил пойти, так как хотел узнать результат своего сочинения. На большой перемене на него напали три мальчика. Втроем они были сильнее его. Они потащили его в туалет. По дороге он видел классного руководителя. До него дошло, что учитель понимает, что происходит, но не хочет вмешаться.

После уроков он пошел к Инге. “Я больше не могу, – сказал он, – сейчас я пойду и запишусь добровольцем на фронт”.

Он стоял в дверях, держа руки в карманах, без шапки. Он был в отчаянии. Она пробовала остановить его, уговорить его не делать этого. Но было слишком поздно.

“Уж лучше мне стать нацистом, – сказал он. – Они надо мной издеваются и называют меня нацистом, так что мне лучше и в самом деле стать нацистом”.

Он доверился также бабушке, которая жила в селе Клеппе недалеко от Бергена. Он написал ей письмо с Капролата и рассказал о жизни на фронте. Это типичное “письмо с фронта”. Солдаты знали, что военная цензура запрещает излагать детали. Можно было лишь изложить впечатление о своей жизни на фронте, но без негативных факторов. Мы излагаем здесь письмо с разрешения Пера Клеппе:

3-е письмо 43/44 Восточный фронт, 1 мая 1944 г.

Дорогая милая бабушка!

Большое спасибо за все, что ты сшила и связала мне этой зимой. Хотя ты нечасто получала от меня письма, я часто о тебе думаю. Мне очень хочется, чтобы кончилась война и чтобы немцы ушли из Норвегии, так чтобы политика больше не раскалывала нашу семью. Я надеюсь, что ты не сердишься на меня за то, что я здесь нахожусь и сражаюсь с большевиками. В этом я не раскаиваюсь. Если бы мне дали выбор, я поступил бы сейчас так же.

Мы располагаемся на высоте в самой чаще леса где-то в России. Бункер, в котором мы сейчас живем, – самое прекрасное место за последние 3–4 месяца, лучше даже, чем Трангебу за линией фронта. Еда здесь также хорошая, особенно с тех пор как я получил посылку от мамы.

Большое спасибо за носки и варежки, и за свитер тоже. Жалко только, что все это пришло так поздно. У нас уже весенняя распутица. Кроме того, у меня появились вши, а свитер для них как теплица. Я надеваю как можно меньше одежды и уже почти избавился от вшей. Все тело чешется, и мы посыпаем порошок, который от них помогает, но пахнет ужасно.

Служба здесь тяжелая, но она идет своим чередом со своими радостями, и те, кто не приспособлен к здешним условиям, отсюда уезжают. До начала весенней распутицы мы часто ходили в разведку, иногда на несколько дней. В сильный мороз ночевали прямо на снегу только в одежде, но мы закаленные и выдержали.

Однажды мы и здесь ночевали в палатке, но только на другой высоте (высоте 200) у огромного озера южнее. Там мы жили три недели. В палатке не так уж плохо. Только в нашей палатке нас было слишком много. А так все прекрасно.

Много времени уходит на дежурство, заготовку и доставку дров. Часто недосыпаем. Вот сейчас небольшая разведгруппа собирается на патрулирование к русским. Это парни с легким вооружением, которые отправляются на несколько часов, максимум на день для выполнения определенных заданий перед нашими позициями на ничейной земле. Вооруженная в основном автоматами, наша группа выдвигается очень быстро. Часто слишком быстро. Недавно, когда я был в группе из 20 человек, русский батальон, находившийся в засаде, покинул позицию за полчаса до нашего появления. Никто бы не остался в живых, если бы “Иван” чуть-чуть задержался. Вильхельм в другой роте, так что я с ним мало общаюсь. Я слышал, что он собирается в Тёльц на унтер-офицерские курсы. Надеюсь, что его примут и он не пожалеет потом.

Как дела у тебя? Ты здорова? Подравляю с 74-м днем рождения. Прими мои наилучшие пожелания еще на один год, пусть он будет лучше прошедшего. В твой следующий день рождения, когда тебе исполнится три четверти от сотни, я надеюсь быть с тобой.

Передай всем привет в Ворланде и Клеппе и всем, кто меня знает. Сердечный привет от твоего внука Фартейна».

Астрид Клеппе связалась также с вдовой одного из близких друзей Фартейна из лыжной роты на Капролате. Эта женщина рассказала ей о двух открытках, которые Фартейн послал своему другу.

«Бывшему министру финансов Клеппе. Касается Фартейна Клеппе.

Я прочитала в газете “Дагбладет” о вашей новой книге, и на той же странице была ваша небольшая заметка о вашем младшем брате Фартейне, погибшем на восточном фронте.

Мой покойный супруг Эйвинд был также на Восточном фронте вместе с вашим братом. Он также пошел на фронт шестнадцатилетним парнем. Он очень редко рассказывал об этом, но говорил, что когда он воевал в лесах Финляндии, у него был очень хороший друг – Фартейн Клеппе. У Эйвинда была газетная вырезка с фотографией Фартейна и несколько открыток, которые он хранил все эти годы. Я посылаю Вам их копии, чтобы вы убедились, что это правда.

В начале 1950-х годов он как-то был в Бергене, но не смог заставить себя искать семью Фартейна – боль была еще слишком сильна.

А годы шли и довольно быстро. В возрасте 55 лет у Эйвинда случилось кровоизлияние в мозг, затем началась афазия, в результате чего последние 13–14 лет своей жизни он не мог ни говорить, ни писать.

Я хочу рассказать Вам о последних часах жизни Фартейна. На высоте Капролат многие были ранены, в том числе Фартейн. Русский осколок попал ему прямо в лоб. [Вилли Кнутсен рассказал, что ему в лоб попала пуля.] Это было ужасно. Он так и остался лежать в лесу.

Эйвинд сидел около него до самой его смерти. Последние слова Фартейна были о семье, и он просил Эйвинда передать их вам.

Незадолго до своей смерти Эйвинд достал эти открытки и фотографию Фартейна. Он мучился от того, что не передал вам его последние слова. Он дал мне открытки и посмотрел на меня. Я должна была это сделать. Я взяла телефонный каталог Бергена, но там было очень много людей с фамилией Клеппе. А поскольку на эти дела существовало негласное табу, я не решилась обзванивать людей с вопросами. Я и представить себе не могла, что Фартейн был братом министра финансов.

Прошу извинения за то, что передаю все это вам спустя 58 лет».

В конверте лежали копии открыток, которые Фартейн послал Эйвинду:

«Хауген (кодовое название высоты Капролат), 7 мая 1944

Привет, дорогой друг!

Ты счастливчик! Ты сидишь сейчас у себя дома в уголке и читаешь это, без униформы и всякой чертовщины. Интересно, эта открытка придет раньше тебя. Ведь у тебя была отличная поездка, правда? Через Данию и Северную Германию. Напиши мне сразу же и расскажи о поездке. Я с нетерпением жду своего отпуска летом 1944. Что нового у тебя дома? Здесь все по-прежнему, но значительно лучше, чем раньше. И еще мы загораем на весеннем солнце. Вчера сдали меховую одежду. До свидания.