Николай Дмитриев - На торный путь

И воевал князь Василий осмотрительно, хоть и обвиняли его за поход на Крым нещадно. А вот стоило ли тогда через Перекоп ломиться? Ведь говорил же выкупленный из татарского плена шляхтич Поплонский, что хан вообще хотел пропустить русское войско через Ор-Кап, дабы оно потом сгинуло в голой крымской степи от жары и безводья. Вот только понял князь ханский замысел и не стал штурмовать Перекоп, а вместо того решено было строить малые крепости, отрезая татарам путь в Дикое поле. Жаль, не хватило времени князю, а то б всё иначе было…

А вообще воевали тогда совсем не плохо и уж точно не так, как потом судачили про поход князя Василия. Конечно, генерального боя с татарами у него самого не случилось, но во время первого Крымского похода его генерал Касогов разгромил Белгородскую орду, взял Очаков и уже приступил к строительству крепости на Черноморском побережье, одной из тех, что собирался учредить против Крыма князь Василий. А ещё до этого Касогов показал, как надо воевать, взяв Азов. И флот он строил под Воронежем, и десант в Крыму ещё тогда высаживал…

Сейчас же, похоже, фельдмаршал Миних в своём рвении прошлого не учёл и вроде как опять на те же грабли наступил. Ну хорошо, Ор-Кап немец с малыми потерями взял, но чего он со своим войском через степь по самой жаре пёрся? Да и после от Перекопа вглубь Крыма по безводью пошёл да вдобавок про тамошнюю бескормицу позабыл. Оно вроде как и успех фельдмаршальский. За Перекоп вышел, Гезлёв взял, турок оттуда выгнал, потом дальше двинулся, чтоб в Бахчисарае ханский дворец спалить. Ну и что? Хан в горах отсиделся, а Миниху возвращаться пришлось…

Внезапно меделян, толкнув мохнатым боком хозяйское колено, приподнялся на передних лапах и стал смотреть на окно. Собачьи уши приподнялись, тёмные уголки губ нервно вздрагивали, и князь понял: пёс учуял чужого. Голицын прислушался и уловил долетавший снаружи неясный шум. Князю показалось, что он вроде бы различает конское всхрапывание и звяканье сбруи. Ход мыслей был безнадёжно оборван, и, сердито хмурясь, Голицын подошёл к окну, чтобы через мутноватое стекло глянуть на двор. Да, у крыльца стояла упряжка, и кто-то незнакомый вылезал из возка.

Князь ещё не успел отойти от окна, как в дверь влетел служка и, глядя на Голицына перепуганными глазами, доложил:

– Приехали… Сюда идут…

Сам князь, неотрывно следивший за приезжими, видел только одного и потому несколько удивлённо спросил:

– Много?

– На трёх возках… – начал было пояснять служка, но, услыхав у себя за спиной приглушённые голоса, поспешно исчез.

Впрочем, Голицын в пояснениях уже не нуждался. Не иначе как государыня Анна Иоанновна таки снова вспомнила о нём… Неясно было только, что на этот раз понадобилось императрице. Однако додумать что-либо князь не успел, так как совсем рядом загрохотали тяжёлые шаги и в комнату без стука вошёл приземистый человек, одетый в простой дорожный кафтан. Голицын ожидал, что следом за этим незваным визитёром к нему вломятся ещё несколько таких же нахальных, но больше никто не входил, и тогда князь коротко бросил:

– Кто таков?

– Тайной канцелярии секретарь Хрущов, – с особым значением представился непрошеный гость и после недолгой паузы как-то преувеличенно буднично добавил: – За тобой я, князь. Велено тебя в Санкт-Петербург доставить.

Голицын поджал непроизвольно вздрогнувшую губу. Где-то в глубине души он всё же надеялся, что с оглядки на его возраст Анна Иоанновна ограничится лишь высылкой бывшего верховника сюда, в Архангельское, но теперь стало ясно: это не так, – и пересилив себя, князь глухо спросил:

– Что, по старому делу?

– О нём более речи нет, – преувеличенно бодро заверил Голицына посланец Тайной канцелярии и умолк.

Конечно, князь ему не поверил, но, как ни странно, Хрущов сказал правду. Теперь Голицына было решено обвинить в злоупотреблениях по службе и мздоимстве…

Глава дипломатического ведомства, а по сути российский канцлер, граф Остерман нервно расхаживал по Кабинету – так называлась особая зала в Летнем дворце, где принимали иноземных послов, – и время от времени косился на окно, выходившее в Летний сад. Через зеркальное стекло было видно, как непрекращающийся дождь чуть ли не струями заливает садовые статуи, и граф, ожидавший австрийского посланника, испытывая оттого некоторое беспокойство, отправил к воротам секретаря со строгим наказом: немедля известить о прибытии важного гостя.

Канцлер понимал: австрийский дипломат прибыл неслучайно – и, меряя зал шагами, прикидывал, о чём пойдёт разговор. Сам Остерман вёл себя крайне предусмотрительно и благодаря этому сумел избежать многих неприятностей. Так, даже тогда, когда верховники подняли шум, граф сказался больным и в результате занял при новой государыне высокий пост. И против войны с Турцией канцлер поначалу возражал, предлагая считать, что это напали только татары и именно их следует наказать, отправив в набег кавалерийский отряд, дабы по возможности разорить Крым. Однако, едва получив наказ, граф послушно выступил с манифестом об объявлении войны.

Теперь же, когда означенная война шла весьма успешно, граф не без основания предполагал, что Австрия тоже собирается предпринять какие-то решительные шаги и имеет желание о них уведомить. Впрочем, в благожелательной позиции австрийского двора граф был уверен, достаточно вспомнить, что это именно Австрия выступала посредником при последней попытке урегулировать отношения между Россией и Портой. Правда, из тех попыток ничего не вышло, но винить в том австрийцев у Остермана оснований не имелось, и сейчас он жаждал поскорее узнать, с чем же прибыл в Санкт-Петербург посланник Габсбургов граф Остейн.

Нетерпение канцлера уже достигло предела, когда давно ожидаемый и сейчас насквозь мокрый секретарь без стука буквально влетел в залу и, глядя на Остермана перепуганными глазами, выпалил:

– Скандал!.. Дипломатический скандал!..

– Какой скандал? – сразу севшим голосом спросил Остерман.

– Граф Остейн отказывается идти во дворец, – ещё задыхаясь от бега, пояснил секретарь и наконец-то догадался сдёрнуть с головы промокшую шляпу.

– Это ещё почему? – искренне удивился Остерман.

– Караул графских слуг в сад пройти не пускает, а тут дождь, – едва переведя дух, выложил секретарь.

– Вон оно что… – с облегчением протянул граф и, сопровождаемый секретарём, немедля вышел из Кабинета.

Канцлеру стало ясно: всё упиралось в запрет государыни пускать в сад людей подлого звания, и австриец, видимо не желая мокнуть, просто упёрся. Однако, как бы там ни было, из создавшегося положения следовало выйти с честью, и Остерман, забрав с собой десяток караульных солдат, нёсших над ним развёрнутый балдахин из парусины, хорошо прикрывавший от дождя идущего по садовой дорожке графа, проследовал к главным воротам Летнего сада.