Николай Дмитриев - На торный путь

– Я полагаю, что теперь, став теснее, все наши отношения с цисарем римским станут гораздо дружественнее.

– Я тоже на это весьма надеюсь, – немедля выразил своё согласие Остерман, ожидая, что ещё скажет начальник Тайной канцелярии, а тот, к удивлению вице-канцлера, коснулся запретного:

– Как полагаешь, чей интерес скажется теперь больше?

Вопрос главному дипломату был предельно понятен. Если не сейчас, то по прошествии времени австрийцы уж точно попробуют навязывать свою волю, и тогда выкручиваться придётся именно ему. И Остерман спросил прямиком:

– Считаешь, речь пойдёт о Молдавии?

– И не только о ней. – Ушаков доверительно снизил голос. – Поговаривают, герцог Бирон был против брака, и ещё один нехороший слушок ходит: гвардия ропщет, немцев, мол, слишком много.

В груди Остермана пробежал холодок. Он прекрасно знал, Бирон имел намерение женить своего сына на принцессе, а это было ой как чревато, и сейчас Ушаков не просто так упомянул о недовольстве гвардии. Достаточно вспомнить о всех перипетиях, предшествовавших воцарению Анны Иоанновны. И тогда вице-канцлер решился.

– Я убеждён, Андрей Иванович, – сделав многозначительную паузу, Остерман проникновенно посмотрел в глаза Ушакову, – что австрийцы и кто бы там ни был будут вынуждены считаться с русскими интересами.

– И я так думаю, Андрей Иванович, – кивнул отлично понявший Остермана Ушаков, и они, заслышав ритм гавота, весьма довольные друг другом, разошлись.

На другой день принц с супругою поехали в Летний дворец и имели приватный обеденный стол у императрицы, а вечером был бал в присутствии государыни. В это время приехал маркиз де Ботта для принесения поздравления императрице. После краткого разговора они вкупе смотрели танцы, а затем маркиз, переговорив ещё и с принцессою, уехал. Вечером принцесса с принцем и все приглашённые особы имели вечерний стол в большом зале, в то время как императрица кушала в другом покое с герцогом курляндским и его фамилией.

На третий день императрица удостоила новобрачных своим посещением и имела у них обеденный стол, куда, так же как в прошлый раз, со всей своей фамилией был зван герцог курляндский. Четвёртого числа был день отдохновения, на пятый в Летнем дворце маскарад, на коем находился и маркиз де Ботта, уже объявивший об успешном завершении своей миссии, а затем общий стол под большим шатром в Летнем саду, где на аллеях танцевала публика. И далее, уже на шестой день, все званые особы смотрели представление итальянской оперы.

Вечером седьмого, заключительного дня торжеств после недолгого ужина государыня в сопровождении приближённых вышла на дворцовую террасу, чтобы полюбоваться предстоящим фейерверком. По летнему времени петербургская ночь наступала постепенно, но, когда сумерки сгустились, с верков Петропавловской крепости ударила пушка, и в небо, оставляя за собой дымный след, полетели шутихи. Высоко вверху они начали с треском лопаться, искромётно рассыпая вокруг цветные зонтики, и одновременно снизу взметнулись огненные столбы фальшфейров.

Зрелище было изумительным, с земли, где враз закрутились пышущие пламенем колёса, непрерывно летели ракеты, падая сверху настоящим дождём из сверкающих звёздочек. Барон Мюнхгаузен, как паж принца, тоже стоявший на террасе, во все глаза смотрел на сказочный фейерверк. Он не мог представить себе, что такое возможно, а само торжество, длившееся целых семь дней, вообще казалось чем-то фантастическим. Осознав всё это, барон понял, что никто из известных ему германских владетелей, королей всяких Баварий и Вюртембергов ни о чём подобном не смеет даже помыслить…

Результаты рекогносцировки и донесения лазутчиков не обрадовали Миниха. Глядя на карту, где адъютант Манштейн уже успел сделать пометки, фельдмаршал отчётливо осознавал, что вокруг его армии стягивается кольцо и, похоже, турки нарочно не препятствовали прохождению самого трудного дефилея. Карта без прикрас показывала, что на возвышенности, прямо перед фронтом армии, окопавши лагерь и защитившись батареями, стоит сам Вели-паша. Против левого фланга, имея позади непроходимые горы, расположились янычары Хотинского коменданта Колчак-паши, а справа, у гор, тянувшихся до самого Прута, спаги Али-паши.

Вдобавок, если учесть, что, подойдя с тыла, дорогу назад закрывала татарская орда Ислам-Гирея, Миниху приходилось считать себя в полном окружении. Обстановка сильно запохаживала на давнее Прутское поражение, и весьма вероятно, что занявший сильные позиции Вели-паша, полагая, что фельдмаршал угодил в ловушку, ждёт от русских полной капитуляции. Миних ещё раз посмотрел на карту, выбрал из лежавшего рядом вороха донесений листок и прочитал:

– «В гористых местах, которые и без того весьма крепки и авантажны, войска турок числом до двадцати тысяч уже сильно ошанцевались», – а затем, уже обращаясь прямо к находившимся рядом в ожидании дальнейших распоряжений генералам Бирону и Левендалю, сказал: – Отсюда следует, здесь позиция турок особо сильна. – Палец фельдмаршала упёрся в изгиб линии, показывающей вражеское расположение. – Надо изобразить атаку здесь. Пусть Вели-паша стягивает силы туда, а мы ударим с другого края, где склоны ниже, да и войск, как лазутчики сообщают, почти нет. Турки считают, что ручей и речка, кои там протекают, их прикроют.

– Но там подходу гораздо больше может помешать заболоченная пойма реки, – возразил Левендаль.

– Правильно, – согласился фельдмаршал. – Я сам смотрел это место. Болото надо загатить фашинами и потом ударить всей армией.

Генералы ещё раз пытливо всмотрелись в карту, им было ясно: если план Миниха удастся, то появится возможность вырваться из окружения. Однако неприятель, уяснив свои выгоды, тревожил русское войско со всех сторон и даже ночью продолжал нападать мелкими партиями. Миниху пришлось держать армию в каре, обставившись рогатками и прикрывшись артиллерией. Наскоки турок отбивались успешно, но фуражиры за пределы лагеря выйти не могли, и, поскольку все запасы кончались, фельдмаршал приказал начать исполнение задуманного плана.

Генерал Бирон, изображая авангард армии, построив свои три полка в каре, вытянутое по фронту на восемьсот, а по фасу на триста шагов, отправил вперёд пикеты и двинулся по направлению к возвышенности, на которой сераскир Вели-паша установил свои батареи. Приданные генералу Бирону тридцать пушек находились в середине каре и, пока расстояние оставалось большим, в дело не вступали. Одновременно, чтобы усилить впечатление от ложной атаки, Миних держал всю армию на виду «под ружьём» в кажущейся готовности идти следом.

Подойдя достаточно близко, генерал Бирон остановил каре и, выставив свои тридцать пушек в первую линию, открыл пальбу. Турецкие батареи тотчас начали отвечать, и в обе стороны полетели хорошо заметные на фоне неба тёмные точки ядер. Однако, чтобы не нести напрасных потерь, русское каре остановилось почти на предельной дальности пушечного выстрела, вследствие чего обоюдная стрельба оказалась практически безрезультатной, и к тому времени, когда Миних прислал приказ отходить, у Бирона была ранена только одна лошадь.