Владислав Бахревский - Царская карусель. Война с Кутузовым

Ничем кончилась и для Нея седьмая атака на флеши.

Но император уже собрал на сей пятачок земли четыреста орудий.

Пришел черед уговорить русских невиданной плотностью огня.

Четырехсотгорлый зверь, к изумлению Наполеона, не удивил русских. 236 орудий подтянул Кутузов к флешам, сто орудий – к Семеновской.

Маршал Ней приказал солдатам ложиться, столь губителен был ответный огонь.

А на холмы возле Семеновской и на уязвимый в обороне левый фланг подкатывали и подкатывали роты конной артиллерии: 4-я, 5-я, 7-я, 9-я, 10-я, 22-я! Гвардейские батарейные роты штабс-капитанов Таубе и Базилевича, капитана Гогелева, полковника Вельяминова!

Гранаты и ядра находили друг друга в полете, взрывались над головами, ибо тесно было даже в небе.

К Кутузову прискакал с докладом с левого фланга адъютант Беннигсена, князь Голицын по прозвищу Рыжий:

– Французы начали восьмую атаку. Князь Багратион строит армию для контр-удара. Для сокрушения неприятеля.

Сделавши донесение, Голицын разыскал братьев Муравьевых:

– Вашего Михайлу ядром выбило из седла. – Бурка Голицына в левой стороне темно-багровая. – Это его кровь.

– Так много. Он жив?! – вырвалось у Александра.

– Не знаю. У меня был приказ.

Ни о чем уже не думая, никого не спрашиваясь, Александр и Николай скакали на левый фланг. Александр по дуге к флешам, Николай к батарее Раевского.

Шипенье ядер глушило посвисты пуль. Ядра пролетали над головой, ядра катились по земле, а туча, сыпавшая железо, не выдержав своей тяжести, ползла по земле – непроницаемая тьма в багровых подтеках.

Николай Муравьев, 2-й, может, и поймал бы ядро, гранату, пулю, но ему не было дела до всей этой смерти. Спрыгнул с коня перед грудою тел. Все в синем – французы, но под синим коричневое, белые кирасы, зеленое… Наши. Скопом.

Ведя лошадь под уздцы, пошел к высоте, обшаривая глазами землю. Будто кто нарочно накидал оторванные руки с саблями, с ружьями, в офицерских перчатках, мужицкие – солдатни… И нога… Ноги, ноги. В русских сапогах, в итальянских, легоньких, в немецкой грубятине.

«Кирасиры, – догадался Николай. – Здесь была рубка».

Чувств в нем не было. Он только искал… У Миши сапог порыжел… Правый или все-таки левый?

Никак не мог, поставя ногу в стремя, вскочить в седло… Конь не стоял…

– Ну, подожди ты!

Конь покорился: казачьей выучки. Удачная была покупка.

Поскакал. Драгуны в строю. С полсотни. Впереди унтер-офицер. В командирах – поручик.

Муравьев 2-й подъехал.

– Я из штаба главнокомандующего. Не видели прапорщика, раненого в ногу? Он был у Беннигсена…

– Раненых тьма, – сказал поручик. – Видите, сколько нас?

– А кто вы?

– Иркутский полк. Я – за командира.

– Но почему стоите??

– Ждем приказа атаковать.

– А где полк?

– Здесь. Все что осталось.

Николай тронул было лошадь ехать ближе к Кургану, но со стороны французов катило облако пыли.

– Полк, изготовиться! – скомандовал поручик.

Муравьев изумился безумству драгун и тотчас увидел летящую навстречу неприятелю кирасирскую дивизию.

Французы успели выкатить пушки. Завизжала картечь, забились смертельно раненые лошади, покатились по земле срезанные кирасиры. Но расстояние между тяжелой конницей французской и нашей растаяло. Словно время половецкое, с витязями, вернулось из небытия.

Появились московские ополченцы с телегами, собирали раненых. Николай поехал за ними в надежде найти Мишу среди вывезенных с поля боя.

Чем ближе к оврагу, где укрывали от пуль и ядер несчастных, тем жирнее проступали на земле багрово-черные тропинки. С телег текло.

Овраг был глубокий. Раненые лежали по обоим склонам.

Муравьев 2-й услышал хрип и стон.

Привязал лошадь к рябинке.

Пошел поверху, но понял – пропустит. Пробрался на дно оврага.

«Господи! Кровь».

Голова закружилась, а тут еще взвыл раненый, по-кошачьи, по-звериному, с детскими, жалостными слезами в клокочущей от крови глотке. Но в воздухе лопнули сразу две гранаты, и воющий замолчал.

Овраг не был местом покоя. Земля здесь корчилась в агонии, скребли пятерни по траве, егозили ноги.

Николай чуть не столкнулся с кем-то знакомым, но с кем?

– Не видел Валуева? Ноги ему то ли оторвало, то ли посекло.

– А ты моего брата… Меньшого… Муравьева 5-го?

– Кто-то говорил, в Татаринове видели, сидел саженях в тридцати от Большака.

– Сидел?

– Говорили, сидел.

Николай поскакал в Татариново. Здесь был исток обоза, вот только где его голова. Бесконечная вереница телег двигалась в сторону Можайска. Раненые лежали на соломе, свежей, пахнущей хлебом, по двое, по трое, даже по четверо – валетом. Дорога почему-то была мокрая, грязь чавкала, хлюпала под колесами.

Николай, занятый только одним – поглядеть в лицо страдальца, – ничего иного, кроме стонов, не слышал, ничего другого не видел, кроме чреды лиц.

Белые как снег, кровавый шмоток вместо человеческого образа, слезы по усатым, уже таким бывалым физиономиям. Лица, собранные болью в гармошку. Треснувшие до крови губы…

Проехал версту, проехал другую – и вдруг понял, почему дорога под колесами чавкает и хлюпает, почему телеги вязнут, хотя дождя нет: тучи, висевшие над армией Багратиона, так и не пролились.

Николай видел: иные телеги останавливаются. Солдаты из раненых, роют могилы, кладут в них умерших товарищей своих и, ломая кусты, ставят над бугорками кресты из двух палок.

Бедный колонновожатый кинулся прочь, назад, на войну, оставленную без спросу. Но осадил коня, вернулся к… обозу. Ведь мог пропустить, И снова лица, лица, лица… Сердцем подумал о Боге. Эти лица в телегах еще здесь. Будет им Милость, останутся здесь. Но перед Богом идет теперь многотысячная чреда душ, покинувших землю.

– Господи, помилуй Михаила, помилуй Александра! Помилуй меня, грешного Николая.

Скакал обратно, будто что-то мог поправить на оставленном без приказа поле. И это было безумие – ехать… туда. Под огонь семисот пушек, под пули сотен тысяч ружей.

Полководцы сотворили-таки ад на земле. Собрали все, что у них есть убивающего, и убивают. В этом оно, искусство полководцев, счастье полководцев.

А солдаты и офицеры стояли. По другому воевать не умели в те поры.

Стояли в резерве лейб-гвардии Преображенский и Семеновский полки. Хорошо стояли. Четыре сотни выбили у героев французские пули и ядра.

Уставши ждать, когда их пошлют в дело, офицеры шалили. Сыновья директора Публичной библиотеки Алексея Николаевича Оленина взялись катать ядро, прилетевшее от французов. К игре пристал Матвей Муравьев-Апостол. Тут еще ядро в гости. У младшего Оленина пролетело между плечом и головою, а старшего разорвало надвое. Младшего сначала тоже сочли убитым, но оказалась контузия. Несколько лет потом был, как сумасшедший.