Владислав Бахревский - Царская карусель. Война с Кутузовым

Сиверс прискакал к своим пушкарям:

– Огонь, ребята! Картечью!

– Снаряды на исходе! – пожаловался артиллерийский командир.

– Подпустить! Залп и на передки! – скомандовал Сиверс.

Картечью из восьми пушек по шеренгам, идущим в рост. Теперь уже бежали французы, а отход наших артиллеристов прикрыли ружейным огнем егеря.

Для французов Бородино – бой за господство над миром, за императора Вселенной.

Толпа с ружьями за считанные мгновения обрела строй, обрела дух. Залп, еще залп. Пошли.

Рязанский и Брестский полки гренадеров кинулись навстречу:

– Ура!

То был последний резерв защитников батареи Раевского, Курганной высоты, Большого люнета.

Три дивизии, пришедшие властвовать, на два полка, отдающие жизни за Россию.

С четверть часа шла колотьба. Стена на стену. Побежали французы, но у рязанцев и белорусов от полков остались роты.

А батарея была у кирасиров Огюста Коленкура. Тридцать пушек – его последний приз. Пулею, в лоб, наповал.

В плен французы русских солдат Курганной батареи не брали. Охота шла на офицеров. Добыча – несколько полковников и генерал.

Петр Гаврилович Лихачев, человек пожилой, кинулся было на штыки. Но французы разглядели эполеты.

Сграбастали, на коня, к императору.

Наполеон, счастливый взятием флешей и люнета, явил монаршье милосердие.

– Принесите мне шпагу генерала.

Русскую шпагу принесли, но Петр Гаврилович свою оставил на батарее. На французов он кинулся с голыми руками, разорвав рубаху на груди.

– Возвращаю вам ваше оружие! – сказал Наполеон почти ласково.

А Петр Гаврилыч руки за спину.

– Не моя! Не надобно мне этакой чести! Какая честь, коли в плен угодил!

Наполеон глянул на своих.

– Уведите этого глупца.

Забывая о неприятном, приник к трубе. Подозвал адъютанта:

– Лежен, отыщите Сорбье. Пусть поставит всю артиллерию моей гвардии на позицию, занятую генералом Трианом. Пусть развернет шестьдесят орудий, под прямым углом над неприятельской линией. Раздавим их с фланга, Мюрат его поддержит.

Михаил Илларионович Кутузов, забыв о дрожках, верхом поднялся на самый высокий холм возле столбовой дороги перед Горками. Здесь расположилась дальнобойная батарея. Французы осыпали батарею гранатами, но главнокомандующий был занят. Не до смерти.

Видел, сколь опасным становится положение. Армии разрезаны: Наполеон своего добился.

– А Кутузов? – спрашивал себя главнокомандующий.

Кутузов тоже не мог смириться с утратой Курганной батареи, с Утратой флешей. Не больно-то нужных. Господи! Не нужных! Нужно было одно: атаки французов и трупы французов… Другое дело, что нельзя эту ясную мысль сделать достоянием Багратиона, Барклая де Толли, Дохтурова, Милорадовича… У Кутузова не было его солдат, как у Наполеона, не было его маршалов, как у Наполеона.

Стало, быть, тайну Кутузова и знать никому не надо.

Разумеется, жаль флешей, жаль Курганной батареи, такие две мельницы.

Сто девяносто семь орудий противостояло Наполеоновым солдатам в битве за Центр. Силен француз! Великолепен!

К Михаилу Илларионовичу подъехал Паисий Кайсаров.

– Ваше превосходительство, опасно! Осколки гранат так и брызжут.

– Я слеповат, – сказал Кутузов, забыв, что совсем недавно демонстрировал офицерам свою «сверхзоркость». – Кайсаров, друг мой, надобно огня прибавить. Что у нас есть?

– 29-я и 30-я батарейные роты.

– Пошли за ними, и у Лаврова надобно взять конную батарею. Сто орудий против Курганной высоты будет достаточно.

Кайсаров распорядился. Его самого главнокомандующий отправил к Дохтурову с приказом принять командование 2-й армии. 6-й пехотный корпус Дмитрия Сергеевича Дохтурова, раздерганный для помощи войскам Багратиона и Раевского, практически перестал существовать. Коновницына, хоть он-то и спас армию, нельзя было оставить командующим. Контужен и не в тех чинах.

Гранаты лопались по всему холму. Паисий Кайсаров перед тем, как ехать, сказал Скобелеву:

– Уведем силой.

Взяли лошадь Кутузова под уздцы.

Михаил Илларионович не противился, но был ворчлив:

– Не делайте из меня героя.

На флешах, на люнете французы, осваиваясь, примолкли. Гроза во второй раз гремела на самом краю левого фланга 2-й армии.

Понятовский снова шел на Утицкий курган. Две колонны пехоты – сила серьезная. С поляками схватились переведенные сюда Брестский, Рязанский, Минский, Вильманстрандский полки. Их подкрепила полутысячная дружина Московского ополчения.

Бой затягивался, и Понятовский, убедив москалей в своем упорстве, ударил всею мощью корпуса в прореху между Утицким курганом и флешами. Задача – сбить русские дивизии с высоток, гнать к Колоче.

Кавалерийскую дивизию Каминского, пять тысяч сабель, – встретили 17-я пехотная дивизия, 1-й гренадерский полк, и шесть конных казачьих генерала Карпова.

Василий и Лев Перовские в строю были конь-о-конь.

– Три часа! – не ведая зачем, будто наперекор кому-то, сказал Василий.

И не услышал ответа: из оврага вываливалась белая лавина поляков. У них и кони были белые. Генерал Карпов закричал:

– Ребята! На вас надежда!

Двинулись. Замелькали перед глазами небо и земля. Накрыло волной конского пота – конского страха. И – всё.

Василий нашел себя в седле, среди казаков, когда лошади, расшибавшие копытами само пространство и время, перешли на однообразный, тягучий галоп. С галопа на рысцу, и вот уже шли, уронив головы пожалуй что и пошатываясь из стороны в сторону.

Повод был отпущен, а без воли воина – воин-лошадь впадала в изнеможение.

Куда прискакали? Где теперь надо быть? Никто не отдает приказов, остановиться же никому в голову не приходит. Лошади стали сами.

– Что у тебя с саблей? – спросил Василия Парпара, забывши про благородие, про господина подпоручика.

Перовский 2-й глянул и не мог понять ни о себе, ни о том, что остался живой, и даже о сабле. Рукоять, намертво схваченная пальцами, десять дюймов клинка и полоска лезвия, гнущаяся, как хлыст.

– Крепко ты кого-то угостил.

– Не помню, – мотнул головой Василий, и вдруг ему открылось, что он ничего не помнит. Второй за день провал памяти.

– Сабельку-то надо бы поменять! – посоветовал Харлампий, указывая глазами на мальчика-улана, спящего среди бела дня на земле, положа голову на спину казаку-оренбуржцу. Оренбуржцы в коричневом.

Василий послушно спешился, передал повод Парпаре и, не выпуская обломка сабли, подошел к улану.

– Прости! – сказал ему Василий… – Я возьму твою? У меня, видишь?

– Возьми! – сказал улан.

Василий оглянулся на своих:

– Он жив.

Харлампий соскочил с лошади. Приложил ухо к груди улана.

– Никак нет, ваше благородие. Ну а коли ждал – оружие отдать своему, – святой солдат.