Виктор Смирнов - Колокол и держава

Позвонив в серебряный колокольчик, владыка вызвал писца и стал диктовать послание свому старинному приятелю – архиепископу Ростовскому Иоасафу:

– Мы, Геннадий, Божией милостью архиепископ Великого Новгорода и Пскова, архиепископу Ростовскому и Ярославскому Иоасафу. Полагаю, что твоему святительству не остались неведомы раздоры в церкви из-за нападения еретиков, о чем я посылал следственные дела великому князю и духовному отцу его митрополиту, в коих сообщал о великих бедствиях, каких изначала не бывало на Русской земле. С тех пор как князь Владимир крестил всю землю Русскую, и слуху не бывало, чтобы на Руси была какая-нибудь ересь. И нашел я здесь новгородских еретиков, предававшихся иудейским мудрствованиям…

Голос архиепископа гулко отдавался под сводами палаты. С фрески на стене на него гневно косился черт в образе черного коня, несущего владыку Иоанна в Иерусалим, зато сам владыка благожелательно взирал на своего преемника.

– …А это прельщение распространилось не токмо в городе, но и по селам, а все от тех попов, которые поставлены еретиками. И мы расследовали это дело твердо и довели до сведения великого князя и митрополита, да и до вас, своей братии, архиепископов и епископов. И ныне вы признали это дело за ничтожное, словно вам кажется, что Новгород с Москвой – не одно православие, не побеспокоились об этом нисколько! И ты бы о том митрополиту явил, чтобы митрополит о том печаловался государю, дабы не мешкая собрать новый Собор, каковой поочистит Церковь Божию от еретиков и их покровителей…

Отпустив писца, Геннадий задумался над тем, кто вместо него мог бы выступить на Соборе с обличением ереси. Это должен быть воистину отважный пастырь, который пойдет до конца ради спасения церкви от нависшей над ней смертельной угрозы. В том, что ему самому снова запретят ехать в столицу, владыка не сомневался. Перебирая в памяти разных людей, Геннадий вспомнил игумена Иосифа Волоцкого, о котором шла слава как о стойком ревнителе православия, и на следующий день отправился в Волоколамскую обитель.

Гонзов представлял себе Иосифа аскетичным старцем, а навстречу ему от монастырских ворот шел бодрый румяный монах лет сорока в лаптях и стареньком подряснике, с которого он на ходу стряхивал опилки. Монастырь гудел пчелиным ульем. Всюду кипела работа. Иосиф с гордостью показывал гостю недавно построенный собор Пресвятой Богородицы, расписанный самим Дионисием, книжную мастерскую, в которой денно и нощно трудились писцы.

В келье игумена лежал его парализованный отец, за которым Иосиф ухаживал уже много лет. Ловко, как опытная сиделка, меняя под стариком простыни, Иосиф рассказывал Геннадию об уставе своего монастыря. У братии нет никакого личного имущества, все общее, даже слова «твое-мое» под запретом. Все, от игумена до послушника, живут в непрестанных трудах и молитвах, сон не больше четырех часов, многие спят сидя, строгий пост блюдется круглый год. От монастырского устава – ни на шаг. Иосиф признался, что, когда к нему приехала горячо любимая им мать, он заплакал, но запретил ее пускать в обитель, ибо устав запрещал общение с женщинами.

Слушая рассказ Гонзова о вскрытой им ереси, игумен преобразился. Голубые глаза потемнели от гнева, рот сомкнулся в узкую щель, и, глядя на его ожесточившееся лицо, Геннадий понял, что не ошибся в выборе.

Ушел в седую даль благословенный сентябрь, наступил мозглый октябрь, когда в Москву снова съехались игумены и архиереи. Собор еще не успел открыться, когда разразился первый скандал. На литургии в Архангельском соборе соборяне при всем честном народе тычками выгнали из храма протопопа Дениса.

– Изыди, человече, ибо недостоин служить в алтаре со святыми епископами! – кричали ему вслед.

Потрясенный Денис кинулся к митрополиту Зосиме, но тот не стал за него вступаться, опасаясь еще большего шума. А тут и новый скандал приключился. Оскорбленные тем, как с ними обошлись на прошлом Соборе, архиереи не пожелали заседать в государевой Грановитой палате вместе с Боярской думой, а сами собой отправились в митрополичьи покои. Рассерженный великий князь сгоряча хотел в свой черед отклонить их приглашение, но потом сменил гнев на милость, рассудив, что закусивших удила соборян лучше не оставлять без присмотра.

По знаку митрополита ввели обвиняемых. Их было девять: протопоп Архангельского собора Денис и его зять Васюк, протопоп новгородской Софии Гавриил, поп Ивановский Максим, поп Покровский Василий, дьякон Макарий, дьячок Гридя Борисоглебский, дьячок Самуха, игумен псковского Немчинова монастыря Захар. Кем-то загодя упрежденные, успели сбежать за границу государев писец Иван Черный и богатый московский купец Игнат Зубов.

Накануне Зосима держал тайный совет с братьями Курицыными. Дабы утихомирить соборян, решили отдать им на расправу нескольких новгородских еретиков. Никого из московских вольнодумцев, а уже тем паче близких ко двору, вовсе не упоминать. Мол, народилась та ересь в Новегороде в те поры, когда правили в нем изменники бояре во главе с Марфой Борецкой, а что владыка Геннадий за столь годов ее не углядел, так то его провинность.

Вначале все шло, как задумано.

Зосима произнес вступительную речь, назвав еретиков блудными овцами, заодно помянул и некоего пастыря, который не видит, что творится в его епархии. Потом начался допрос обвиняемых. Большинство наотрез отказались признать свою вину, и только еще не оправившийся от позорного изгнания из храма протопоп Денис покаялся в невоздержанности языка.

Все испортил неукротимый игумен псковского Немцова монастыря Захар, люто ненавидевший Геннадия Новгородского. Обведя соборян буровящим взором, начал издалека:

– Когда волхв самарянский Симон хотел купить у апостола Петра священство, то сказал ему апостол: серебро твое да будет тебе в погибель, потому что ты помыслил дар Божий получить за деньги. Нет в тебе чести и жребия, ибо сердце твое не право перед Богом. Покайся в грехе твоем и молись Богу: может быть, отпустит тебе помыслы сердце твоего; ибо вижу тебя, исполненного горькой желчи и неправды.

Сделав многозначительную паузу, Захар едко вопросил:

– А ведомо ли вам, судьи неправедные, что ярый гонитель наш Геннадий Новгородский заплатил две тысячи рублей за свое поставление во епископы? А сколь серебра и злата заплатили вы за свое архиерейство? Раньше несли мзду Константинопольскому патриарху, а ныне платите князьям да боярам. С попов плату взимаете за приходы! Торгуете Божьей благодатью, будто корчмари вином! – Голос монаха возвысился до крика: – Так кто тут есмь еретик? Кто нарушил апостольскую заповедь? Мы или вы? И вам ли судить тех, кто ищет истинную веру?!