Виктор Иутин - Кровавый скипетр

– Япанчу приведите мне живьем, – закончил Иоанн.

Горбатый-Шуйский исполнил все так, как велел Иоанн. Юрий Пронский-Шемякин, уже дважды раненый за время осады, выехал с частями ертаула в лес, выманил оттуда главные силы Япанчи, где с ними вступили в бой более сорока тысяч русских воинов во главе с князем Горбатым. Татары тут же начали отступать, и Горбатый велел преследовать их. Еще пятнадцать верст неслись за ними, добивали, брали живьем. Горбатый-Шуйский привел в русский лагерь около трехсот сорока пленных татар. Сам Япанча же с остатками войск сумел укрыться в других лесах. Лишь этот приказ Иоанна не удалось исполнить…

Следующим утром казанцы со стен города наблюдали картину – к вбитым в землю кольям привязывали пленных татар. Колья вытянулись на всю длину стены. Поодаль в доспехах на коне наблюдал за этим сам Иоанн, его свита, главные воеводы. Грозно сверкали на солнце бердыши выстроившихся рядом стрельцов. Было так тихо вокруг, что слышался шелест травы от ветра.

– Братья! – крикнул по-татарски один пленный мурза, привязанный к колу, – Довольно проливать нашу кровь! Пора сложить оружие! Хан московский обещает простить всех! Простить, если вы сдадитесь на милость его! Братья, пощадите нас! Если вы не сложите оружие, нас всех перебьют!

И в этот момент его крик подхватили остальные пленные татары. Более трехсот глоток выли, кричали, плакали, умоляли своих братьев сдаться.

В нерешимости стояли казанцы на стенах. И тогда поднялся к ним сам имам Кул-Шариф [30] Кул-Шариф – эмир, имам, глава мусульманского духовенства в 30-50-е годы XVI века, почитаемый герой среди мусульман, возглавлял оборону Казани в 1552 году. . Пленники узнали его богатые одежды, тут же замолчали, уповая на милость великого. Но он, поглядев на поле, ушел молча, а вместо него появился один из приближенных хана Ядыгара.

– Жалкие псы! – крикнул он в ответ в звенящей тишине. – Вы отвернулись от Аллаха и своего народа! Так лучше вам умереть от наших мусульманских рук, чем от рук гауров необрезанных!

И тут же в связанных полетели стрелы, пули – нещадно убивали казанцы своих братьев со стен. Дернулись от неожиданности воеводы. Но Иоанн лишь усмехнулся – он ожидал этого. И снова воинственный огонь в его глазах…

Москва в ожидании исхода войны с Казанью жила как и прежде. Здесь не содрогалась земля от снарядов, не пахло трупным тлением и кровью, сюда не доносились отзвуки каждодневных мусульманских молитв…

На торжищах и площадях обсуждали слухи и последние известия, в храмах и церквах молились за ушедших в поход. И каждый наделся и верил – в этот раз с клятым ханством будет покончено, и также верил каждый, что вновь увидит своего мужа, иль сына, иль брата, когда вернутся они победителями…

В государевом дворце, в светлице царицы, устроена мастерская, где Анастасия Романовна с ближними боярынями занималась вышиванием. Лицевое шитье, как и многое другое в русской культуре, было заимствовано у Византии. Создаваемые плащаницы, покровы и пелена изображали библейские сюжеты, святых и их деяния, шились золотыми, шелковыми и серебряными нитями, порой украшались жемчугом и камнями. Первоначально знаменщики переводили с бумаги на ткань необходимое изображение, которое царица и ее боярыни обшивали в своей мастерской.

Боярыни за работой шутили и пытались развеселить приунывшую Анастасию, и она отвечала им любезной, но натянутой улыбкой. Боязно было за Ивана, да и плод в чреве носить было все тяжелее. Болела полуторагодовалая дочка Мария, и царица боялась одной мысли, что ребенок не выздоровеет, ибо душа и сердце все еще болели об Анечке, старшей дочери царской семьи, умершей два года назад. Иоанн все еще часто делал вклады о ней, горюя. Порой девушке было так невыносимо, что слезы сами катились из глаз. Вот и сейчас взор застлала жгучая пелена.

Весть о визите митрополита была неожиданной и всполошила светлицу. Анастасия отослала боярынь, и они, шурша подолами одеяний, оставляли государыню. Царица же проследовала в специальную палату, где она принимала высокопоставленных гостей.

Макарий, опираясь на резной посох, вошел, высокий и величественный, одетый в черную рясу и белый клобук. Анастасия встретила его поклоном и поцеловала протянутую ей руку святителя. Они уселись в кресла друг против друга, и Макарий, разглядывая царицу, заметил ее бледный лик, опухшие от слез глаза и нахмурился.

– Как плод твой? Не хвораешь из-за него?

– Младенец уже толкается сильно, просится наружу, да только рано еще, – кротко улыбаясь и опустив взор, отвечала Анастасия.

– Сын будет? – улыбнулся в бороду Макарий.

– Кажется, да! Больно тяжел!

– Как дочь? – спросил уже без улыбки митрополит. Тут-то и выступили предательские слезы, Анастасия закрыла лицо руками и всхлипнула неожиданно для самой себя. Нет, нельзя, нельзя плакать, сором какой!

Митрополит поднялся, приблизился. Вдруг тяжелая, по-отцовски ласковая рука легла на ее голову, и зазвучал бархатно-низкий голос Макария:

– Молись, дочь моя, молись о детях своих, уже рожденных тобой и тех, коих предстоит еще родить тебе! Молись о муже своем и всем русском воинстве, несущих святое знамя и исполняющих высший долг.

– Каждый день молюсь, – сдавленно прошептала Анастасия, чувствуя уже понемногу, что ей легчает, будто митрополит вытягивал из души царицы боль и страдания, наделяя ее силой и умиротворением.

– Ведаю, Иоанн вернется с победой, и ты подаришь ему сына, долгожданного наследника! А дочь… Помолюсь, дабы она меньше страдала!

– Благодарю тебя, владыка! – произнесла Анастасия и сама, взяв тяжелую и горячую руку Макария, поднесла ее к губам.

– Господь посылает нам испытания! Их надобно встречать с твердым сердцем, терпением и смирением, как подобает истинному христианину.

Макарий прочитал над царицей молитву, благословил ее и вскоре покинул, ибо дел ежедневных было довольно много. Уходя, с горечью подумал о страдающей кроткой душе юной супруги государя. Все, и тем более он, понимали, что царевна Мария умрет, и, возможно, умрет еще до возвращения Иоанна. Но надобно поддерживать и оберегать Анастасию, дабы она сохранила плод и родила, возможно, будущего государя Руси! Макарий трижды перекрестился на ходу, уже запомнив, что вечером надобно отдать распоряжение, дабы ему доносили о здоровье царицы и ее дочери не менее двух раз в день! А пока ждали другие заботы…

Митрополит спешил в книжную мастерскую, открывшуюся недавно его силами. Она находилась в доме его друга и сообщника Сильвестра, вместе с которым митрополит убедил Иоанна дать толчок развитию книгопечатания в Москве. Царь в начале года уже вызвал из Дании типографа Ганса Миссингейма, из Польши заказал станок. Помнится, митрополит, Адашев и Сильвестр долго разглядывали чудную машину, не представляя еще, как из нее рождается книга…