Виктор Иутин - Кровавый скипетр

Москва уже давно стала культурным центром России, куда из дальних монастырей свозились отовсюду ценные труды, здесь и должно начаться книгопечатание. Макарий свято верил, что книгопечатание значительно облегчит работу над исправлением ошибок в церковных текстах и предотвратит их в будущем вовсе, начнет способствовать просвещению молодой державы и обращению в православие народов тех земель, которые еще предстоит присоединить к Русскому царству. Тем более в Европе книгопечатание расцветало уже более века, Россия не должна оставаться позади! Но сто лет назад, когда Иоганн Гуттенберг создал типографский станок, Москва все еще дралась за первенство на Русской земле, князья боролись за власть, и татары все еще собирали дань, иными словами, было совсем не до того! Но теперь все иначе…

В небольшой мастерской, где было душно и резко пахло краской, Ганс Миссингейм с помощью толмача что-то объяснял трем ученикам своим, стоя у станка. Три юноши: Маруша Нефедьев, Васюк Никифоров и Иван Федоров внимали типографу, внимательно следя за каждым его движением. Макарий, стараясь не мешать им, тихо вошел и встал в проходе, но его тут же заметили и приветствовали поклоном, а митрополит отмахнулся, мол, не отвлекайтесь! Датчанин, костлявый и высокий, подслеповато прищурился, поправил пояс на спадающих портах и спросил:

– Владыка желает видеть, как проходит работа над «Четвероевангелием»?

Макарий не хотел прерывать урок, но ничего не успел ответить, как датчанин приказал Васюку Никифорову сесть за рабочий стол, на котором лежали стальные бруски, и юноша принялся тут же на торце бруска что-то гравировать.

– Объясни владыке, что он делает! – повелел Миссингейм Маруше Нефедьеву.

– То, что Васюк держит в руках, называется уклад, – начал говорить Маруша, – из него создается пуансон, на котором иглою намечаются контуры букв, а после по этим самым контурам гравируют эти самые буквы в обратном отображении.

Затем Васюк взял медный брусок, приложил к нему пуансон и ударил молотком. Присмотрелся, сдул крошку и ударил снова. Миссингейм принял из его рук медный брусок и стал что-то высматривать.

– То, что держит в руках типограф, называется матрицей. Нужно следить, дабы глубина букв в меди была одинаковой.

– Маруша, покажи владыке, как отливается шрифт! – прервал его датчанин и протянул ученику только что созданную матрицу.

Нефедьев взял двустворчатую словолитную форму, в которой уже находились выгравированные матрицы, поместил туда новые, затем бросился к раздуваемой печи, в которой плавилось олово, аккуратно вылил металл в форму и закрыл ее.

– Из этого родится литера, – пояснял Нефедьев горящими от восторга глазами, – брусок с обратным изображением, которое в станке будет переноситься на бумагу!

– Иван, возьми готовую литеру и покажи, как происходит набор и печать, – уставив худые руки в костлявые бока, сказал Миссингейм. Федоров с помощью Васюка стал наполнять какой-то деревянный ящик литерами с гравировкой и без, и Макарий завороженно глядел на сие действо.

– Пустые литеры для расстояния между словами, – прошептал, будто невзначай, всезнающий Нефедьев, – а ящик сей называется верстатка…

– Верстатка помещается в станок, вернее, в наборный ящик, – не упустил блеснуть умом и Васюк, а Федоров тем временем молча исполнил то, что объяснил митрополиту юноша. Затем Иван нанес с помощью кожаной подушечки черную краску на печатную форму, а Маруша положил сверху влажный лист бумаги и с усилием прижал его специальной плитой к печатной форме. Отпустил и, как и прочие ученики, застыл, глядя на датчанина в трепетном ожидании. В звенящей тишине Миссингейм подошел к станку и проговорил шепотом, словно боялся разбудить ребенка:

– Краска с помощью оттиска легла на бумагу. Новая страница родилась…

Он вынул лист и аккуратно положил его на стол рядом со станком, а Макарий, стуча посохом, медленно приблизился к столу, и ученики типографа почтительно расступались перед ним. Это чудо! Черные буквицы ровными строками изображались на листе, и вот Макарий уже читает их, восхищаясь совершенной красотой увиденного.

Незаметно для всех появился и Сильвестр, так же как и митрополит, одетый в черную рясу и опирающийся на посох.

– Узрел ли ты чудо сей машины? – улыбался он. – Мы с ее помощью можем напечатать сотни, тысячи книг! И никаких искажений и вольностей при переписывании их, это кануло в прошлое! Вот наше будущее!

Макарий был доволен и светел.

– Постигайте науку, сыны, вам быть первопечатниками Руси, – проговорил он ученикам датчанина, перекрестил их, перекрестил и станок. Миссингейм скрыл усмешку, потерев бороду. С этими словами митрополит в сопровождении Сильвестра покинул мастерскую и вышел на двор старца.

– Отобедаешь у нас, владыка? – спросил протопоп. Макарий отрицательно мотнул головой – он был поглощен упорной и кропотливой работой над монументальным сборником из сочинений святых, описаний их жития, текстов Ветхого и Нового завета, иными словами, всего писаного, что создала Церковь за все века. Всю жизнь Макарий создавал свои двенадцатитомные Четьи минеи и был близок к завершению сего дела.

– Дел много еще, спешу, – коротко отрезал он.

– Тогда еще одно, – проговорил Сильвестр, – датский король отправил сюда типографа вместе с лютеранскими книгами, надеясь, что наше духовенство переведет их и напечатает здесь, для русского народа. Типограф вновь и вновь спрашивает об этом.

– Ведаю, – кивнул Макарий, – и государь ведает. Дословно Иоанн сказал, что, ежели король напомнит об этом, поблагодарить его и пообещать, что по царскому указу построится первая лютеранская церковь в России. Но книги переводить не велел.

– Признаться, он мне надоел, этот типограф! – раздраженно фыркнул Сильвестр и стукнул посохом о землю.

– Терпи! – Макарий положил ему на плечо свою руку. – Надобно, дабы под его присмотром допечатано было «Четвероевангелие», а после отправим его домой с дарами и почестями.

Садясь в возок, митрополит устало подумал о том, что день уже на исходе, близится вечер, а у него столько еще дел! И церковных, и государственных, ибо на него и оставил государь державу и столицу, пока русское воинство осаждало непокорную Казань…

Тридцать первого августа по направлению к одной из боковых башен города рабочий отряд русского войска под началом немецких инженеров принялся делать подкоп.

Уже много дней целый город был без питьевой воды. Иоанн был в бешенстве – жажда не заставила их сдаться, и это наталкивало на мысль, что воду казанцы где-то добывают. Он велел допросить пленных. И на ближайшем совете Данила Захарьин докладывал государю: