Станислав Вторушин - Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

– С бывшим царем поеду я. Вы поедете в повозке с Матвеевым. Идите к нему и скажите об этом.

Внутри у Яковлева все кипело. Операция по перевозке царя уже с первой минуты выходила из-под контроля. В голове сидел один и тот же безответный вопрос: почему Екатеринбургское ЧК так бесцеремонно вмешивается в операцию? Почему Голощекин не предупредил его, что высылает в Тюмень свой отряд? Такие распоряжения не отдаются по своему усмотрению, их надо согласовывать с первыми лицами. С кем Голощекин мог согласовать это? Только со Свердловым. Ленин об этом, скорее всего, ничего не знает. «Может, связаться с Лениным? – подумал Яковлев и тут же ответил сам себе: – Сейчас это невозможно. В Москве глубокая ночь, а откладывать отъезд нельзя. На Иртыше с минуты на минуту начнется ледоход. И тогда в Тобольске придется застрять на целую неделю. Да и что значит связаться? Посеять у Ленина недоверие к Свердлову? Неужели он поверит мне больше, чем человеку, которого сделал вторым после себя в государстве? Игра в политику на таком уровне слишком опасна».

Заставив себя успокоиться, Яковлев скользнул отсутствующим взглядом по все еще стоявшему около него Авдееву и шагнул на крыльцо. Рядом с солдатами охраны стоял Гузаков и несколько его боевиков. Обменявшись с ним мимолетным взглядом, Яковлев открыл дверь и поднялся на второй этаж.

Царская семья была в сборе. Дочери стояли около Николая и Александры Федоровны, бледный Алексей сидел посреди комнаты в коляске. На всех лицах застыло тревожное ожидание. Яковлев понял, что здесь его уже давно ждут. Он бросил быстрый взгляд на Марию, одетую в длинную черную юбку и теплый жакетик со стоячим воротником, отороченным мехом, и спросил, обращаясь к Государю:

– Кто еще поедет с вами?

– Доктор Боткин, горничная, повар и камердинер.

– Чемодуров? – спросил Яковлев и снизу вверх посмотрел на главного царского камердинера, гиганта в узком, туго обтягивающем плечи сюртуке.

– Нет, – сказал Николай, – поедет Трупп.

– Я жду вас внизу, – произнес Яковлев. – Отъезд назначен через пять минут.

Он был рад тому, что царь решил оставить Чемодурова в Тобольске. Повозок и так не хватало, а для габаритного камердинера потребовалась бы отдельная телега.

Яковлев не переносил прощаний, но перед тем как сесть в повозку, пришлось выдержать еще одно. Царские дочери, обнимая родителей и сестру, плакали навзрыд. Плакал и Алексей, которого вынесли на крыльцо на руках. Но больше всего Яковлева поразили слезы Николая. Крупные и светлые, они катились по щекам, и он не утирал их, а только по-мальчишечьи шмыгал носом. Было странно видеть плачущим человека, в руках которого еще совсем недавно находилась жизнь ста пятидесяти миллионов его подданных.

Яковлев оглянулся, ища глазами Кобылинского, но его не было. Зато появилась острая мордочка Авдеева. «Наверное, уже сбегал на телеграф, – подумал Яковлев, – сообщил о нашем отъезде Голощекину».

– Пора, Ваше Величество, – сказал Яковлев, склонив перед Государем голову.

Николай II прижал к груди Алексея, поцеловал его в щеку, резко повернулся и, не оглядываясь, направился к повозке. Вслед за ним пошли Государыня и Мария. Яковлев на мгновение задержался взглядом на остающихся в Тобольске детях и подумал о том, что такое разделение семьи происходит у них впервые. Раньше они расставались, твердо зная, что встретятся, а сейчас этой уверенности у них нет. Не зря даже по лицу царя катились слезы.

И тут его взгляд столкнулся с глазами стоявших на крыльце великих княжон. У Яковлева внутри как будто что-то разорвалось. Какими прекрасными и печальными были их лица! Яковлеву никогда и нигде не доводилось видеть таких красивых девушек. В них была не выставленная напоказ красота, а то главное, что есть в человеке и хранится в самых глубинах его души. То, что дано увидеть лишь немногим. В каждом лице жила, светилась, терзалась глубочайшими переживаниями великая одухотворенность. Именно она делала лица девушек такими прекрасными. «Господи, как же счастлив должен быть тот, кого полюбят они», – промелькнуло у него в голове. Он невольно замер, пытаясь запомнить каждую их черточку, движение ресниц, бледность бархатистой кожи, нервное подрагивание выпуклых, словно вычерченных, сочных алых губ. Надо было уезжать, а он будто остолбенел. Затем зажмурился, резко повернулся и, подгоняя себя, шагнул к повозке.

Николай II, Александра Федоровна и Мария стояли посреди двора и поджидали его. Нанимая транспорт, Яковлев хотел найти хотя бы одну карету и один тарантас для женщин и Государя, но таковых в Тобольске не оказалось. Пришлось нанимать обычные крестьянские подводы, на которые поставили плетеные короба, набитые сеном. Правда, одну кибитку раздобыть все же удалось. Зная, что других кибиток по трассе не будет, Яковлев купил ее у тобольского небогатого купца. Узнав, что в ней хотят везти Государыню, тот вздул цену настолько, что за эти деньги можно было купить не только кибитку, но и пару хороших лошадей. Гузаков с угрюмым молчанием долго слушал купца, потом, нахмурив свои густые, взъерошенные брови, расстегнул короткое пальто, под которым на широком ремне в старой потертой кобуре висел наган, и сказал, не повышая голоса:

– Или ты продашь нам сейчас свою будку, или мы ее реквизируем именем революции.

Купец сразу сбросил цену в пять раз. Кибитку установили на телегу, постелили в ней ковер и положили два одеяла. Яковлев показал на нее Государыне и Марии, они прошли к кибитке, подскочивший Гузаков открыл дверку. Александра Федоровна остановилась у подножки и оглянулась, ища того, кто должен был помочь ей сесть. Гузаков застыл как изваяние, не зная, что делать. Он никогда не учился дворцовому этикету. Ситуацию разрядил Яковлев. Он шагнул к Государыне, подал ей руку, она оперлась на нее и поднялась в кибитку. Затем протянул руку Марии. Великая княжна бросила на него быстрый взгляд и зарделась. Но все же взяла его руку и начала усаживаться вслед за матерью. Но то ли она не посмотрела перед собой, то ли неловко оперлась о подножку, но ее нога соскользнула и, если бы рядом не было Яковлева, она бы упала. Яковлев, подхватив ее одной рукой за талию, удержал на ногах.

– Какая я все же неловкая, – сказала Мария, зардевшись еще больше.

– Вы очень даже ловкая, Ваше Высочество, – искренне засмеявшись, ответил Яковлев. – Мне было приятно оказаться рядом с вами.

Не отпуская ее ладонь, Яковлев взял ее другой рукой под локоть и помог сесть в кибитку. На него пахнуло тонким, еле уловимым запахом приятных духов. Когда Мария начала устраиваться на сиденье, Государыня ворчливо произнесла по-английски:

– Никогда не думала, что комиссары могут быть такими галантными.