Станислав Вторушин - Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

– По всей видимости, это хороший комиссар, мама, – ответила Мария.

Яковлев посмотрел на нее таким взглядом, что Мария поняла: комиссар знает английский. И зарделась от этого еще больше.

Поклонившись легким кивком головы Государыне и великой княжне, Яковлев захлопнул дверцу кибитки и подошел к Николаю.

– К сожалению, второй такой кареты у нас не нашлось, – извиняясь, сказал Яковлев. – Нам с вами придется ехать в открытой повозке.

– Зато будет много свежего воздуха. – Государь повернулся к крыльцу дома и грустным взглядом посмотрел на остающихся в Тобольске детей.

Слез на его глазах уже не было, под ними обозначились лишь синие круги да от уголков глаз к седеющим вискам пролегли тонкие, резкие морщинки. Он улыбнулся дочерям и Алексею виноватой, почти детской улыбкой, тяжело вздохнул и легко заскочил в повозку. Яковлев сел рядом с ним и дал команду трогаться.

Когда выехали со двора на улицу, Яковлев привстал с сиденья и осмотрел кавалькаду. Впереди нее скакали десять всадников с винтовками за плечами, на передней и задней подводах стояли пулеметы, замыкали колонну тоже десять всадников. Гузаков ехал верхом сразу за последней подводой. Винтовки у Гузакова не было, скакать триста верст с ней тяжело и неловко, он больше надеялся на свой не раз проверенный в деле револьвер.

Яковлеву не давали покоя те трое, которых не удалось поймать ночью Кобылинскому. Может, это местные, возвращались с гулянки или девичьих посиделок, а может, и те, кто хотел устроить покушение на царя или провокацию. Яковлев хорошо помнил, что деда нынешнего Государя, Александра II, отменившего крепостное право в России, убил на петербургской улице бомбой террорист. На узкой улице в любую подводу легко можно было бросить гранату из-за ограды дома. И хотя около каждой калитки стоял солдат отряда особого назначения, Яковлев не мог дождаться, когда они спустятся на лед Иртыша. Там убийце спрятаться негде.

Не пытаясь скрыть нервное напряжение, Яковлев привстал и еще раз оглянулся на Гузакова. Тот приподнялся на стременах и вытянул шею, зорко осматривая опустевшие ограды. Тоболяки привыкли к тому, что в их городе уже почти год живет бывший Российский Император, но так и не видели его, скрываемого охраной за высоким забором губернаторского дома. Теперь люди прилипали лицами к стеклам, пытаясь рассмотреть Государя в шинели и офицерской фуражке, ехавшего в крестьянской подводе. Яковлев ни в одном из окон не увидел прощального взмаха руки. За стеклами застыли окаменевшие лица. «Что это? Нелюбовь к Самодержцу или, наоборот, страх открыто показать ее?» – думал Яковлев.

Николай II словно не замечал этих взглядов. Он весь ушел в себя, не видя ни улицы, ни людей за окнами домов. Было видно, что он до сих пор потрясен неожиданным отъездом. Да и разлука с детьми была не меньшим потрясением. Нет никакой гарантии, что все они увидятся снова.

Сидевший на облучке возница резко натянул поводья и остановил повозку. Яковлев встал во весь рост и взглянул в конец улицы. Колонна подошла к Иртышу. Верховые уже спустились на лед, туда же по бревнам и настеленным на них доскам перебиралась первая повозка. Возница вел лошадей в поводу, боясь, что они могут испугаться переправы. На берегу стоял Кобылинский. Он быстрым шагом направился к Яковлеву, по-офицерски вскинул руку к козырьку и сказал, глядя на Государя:

– Разрешите попрощаться, Ваше Величество.

Николай II вышел из повозки, крепко пожал руку Кобылинскому, обнял его и тихо произнес:

– Храни вас Бог, Евгений Степанович.

– О детях не беспокойтесь, Ваше Величество, – сказал Кобылинский. – Пока я в Тобольске, они ни в чем не будут нуждаться.

– Благодарю, – все так же тихо произнес Николай и сел в повозку.

Кобылинский обогнул повозку и подошел к Яковлеву. Тот тоже крепко пожал его руку и сказал:

– Спасибо за все.

– Я надеюсь, что путешествие будет благополучным, – не отпуская руки Яковлева, сказал Кобылинский.

Яковлев понимал, что начальник отряда особого назначения имеет в виду вовсе не путь от Тобольска до Тюмени. Ему хотелось удостовериться в том, что жизни царя и тех, кто едет вместе с ним, ничто не угрожает. Но кто мог дать ему такие гарантии? В Москве судьбой Государя займутся другие.

– Я не Понтий Пилат, – тихо сказал Яковлев. – И не первосвященник тоже. Но все, что зависит от меня, сделаю так, как велит совесть. – И уже громче добавил: – Я уверен в том, что путешествие будет благополучным.

Кобылинский стиснул ладонью его плечо и отвернулся. Возница взял лошадь под уздцы и повел на переправу.

На Иртыше между берегом и льдом уже были широкие промоины. Шалая вода неслась по ним, весело звеня и закручиваясь у самого льда в воронки. Переправляться в такое время по реке – полное сумасшествие, но у Яковлева не было выбора. Еще с вечера он приказал перебросить с берега на лед бревна и настелить на них плахи. Затем провести туда и обратно груженую подводу. Переправа выдержала. Ее испытанием руководил Кобылинский.

Сейчас он стоял на берегу и с грустью смотрел, как через заберег на лед одна за другой перебираются повозки. Кобылинский чувствовал себя осиротевшим. Девять долгих месяцев он был рядом с Государем, каждый день встречаясь и разговаривая с ним и его детьми, а сегодня словно кто-то отщипнул кусочек его сердца. Он видел, как покачнулась повозка, как застучала подковами лошадь, ступив на настил переправы, а Государь поправил на голове фуражку. Кобылинский ждал, что Государь обернется и еще раз, хотя бы взглядом, попрощается с ним. Но Государь не оборачивался. Лошадь миновала настил, осторожно ступила на лед, вслед за ней на лед съехала повозка. Сейчас на настил въедет Гузаков со своими всадниками, и они окончательно закроют Государя. Но именно в это мгновение Николай II, придерживая рукой фуражку, обернулся, и Кобылинский увидел на его лице грустную улыбку, и это было окончательным расставанием. Кобылинский приложил руку к козырьку и продолжал стоять с поднятой рукой до тех пор, пока все повозки не оказались на другом берегу Иртыша.

С берега хорошо был виден силуэт Государя в шинели и солдатской фуражке. Казалось, он силился разглядеть среди тобольских строений губернаторский дом, в котором остались дети. Но дома не было видно. Государь опустился на сиденье, и кавалькада тронулась.

Яковлев старался не смотреть на царя, но мысли о нем и его семье не выходили из головы. Какую роль в судьбе Государя отвели ему, Яковлеву? Его цинично «подставили», сыграли на том, что он, бывший боевик, любит операции, от которых захватывает дух. Дух, действительно, захватывало, но быть пешкой в чужой игре он не привык.