Станислав Вторушин - Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

Гучков с самого начала войны участвовал в антигосударственном заговоре. Об этом Государю неоднократно доносил министр внутренних дел Протопопов, предлагавший немедленно арестовать Гучкова. Но он посчитал, что арест может дать оппозиции повод для открытого выступления, что неминуемо спровоцирует население на беспорядки. Оппозиция, действовавшая по принципу «чем хуже, тем лучше», всеми силами добивалась именно этого. Узнав, что вместе с Шульгиным в Псков приезжает и Гучков, Государь пожалел о том, что в свое время не послушался совета министра.

Он принял депутатов думы в салон-вагоне своего литерного поезда. Салон был обит зеленым шелком, и днем, когда светило солнце, обивка создавала праздничное настроение. Сейчас вагон освещался только тусклым светом электрических лампочек, и все в нем казалось угрюмым. А граф Фредерикс, больше походивший на мебель, чем на министра императорского двора, казался высеченной из белого мрамора древней статуей. Он не шевелясь сидел в углу у маленького столика. Государь пригласил Гучкова и Шульгина сесть за квадратный стол, стоявший у зеленого дивана.

Они сели, и Государь заметил, что у Гучкова трясутся руки. Главный заговорщик империи и в эту минуту боялся того, кого он намеревался свергать. Государь знал, зачем приехали депутаты, и думал о том, перестанут ли дрожать руки у Гучкова, когда он объявит им о своем решении.

Гучков начал говорить первым. Он говорил о том, что беспорядки в Петрограде приобрели характер народной революции. Правительства нет, министры покинули свои кабинеты и попрятались. Радикальные революционеры создали Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов, который вчера издал приказ № 1. Этим приказом вся власть в армии передается солдатским комитетам, которые будут назначать командиров. Столичный гарнизон полностью перешел на сторону Совета. В городе идет охота на офицеров. Гучков сделал паузу, потрогал ладонью лоб и нервно глотнул воздух.

В это время в вагон вошел генерал Рузский. Задержавшись на мгновение у порога и поклонившись Государю, он шагнул к столу и сел рядом с Шульгиным.

Шульгин, блестя бритой, похожей на страусиное яйцо головой, повернул лицо к Рузскому и сказал:

– Вчера утром на улице застрелили князя Вяземского только потому, что он был в офицерской форме.

Генерал испуганно отшатнулся, потом перевел взгляд на Гучкова. Тот достал носовой платок и промокнул им неожиданно вспотевшее лицо. Государь молча наблюдал эту сцену. В вагоне возникла такая напряженная пауза, что все услышали, как в своем углу вздохнул похожий на статую Фредерикс. Рузский, давно забывший о его существовании, резко повернулся, перевел дыхание и молча посмотрел на Государя.

– А что происходит в России? – спросил Государь, глядя на Гучкова. – Ни Николай Владимирович, – он кивнул в сторону Рузского, – ни Алексеев в Ставке ничего не знают об этом.

Гучков снова вытер лицо, положил платок в карман и, опустив голову, несколько мгновений молчал. Затем поднял глаза на Государя и сказал с такой искренностью, которой в эту минуту никто от него не ожидал:

– У Государственной думы об этом нет никаких сведений, Ваше Величество.

– Значит ли это, что революцией охвачен только Петроград? – спросил Государь, теперь уже глядя на Рузского.

– По шоссе из Петрограда на Псков движутся вооруженные грузовики, – сказал Рузский и, повернувшись к Шульгину, спросил: – Это ваши, из Государственной думы?

– Как это могло вам прийти в голову? – возмутился Шульгин.

– Ну, слава богу, – с облегчением вздохнул Рузский. – Я приказал их задержать.

Государь понимал, что в литерном поезде на перроне Псковского вокзала он уже давно находится на положении пленника. Его не выпустят отсюда до тех пор, пока он не подпишет отречения. И чем дольше он будет сопротивляться, тем больший хаос охватит страну. Из столицы он перекинется в Москву, затем на Волгу – в Нижний Новгород, Самару, Царицын. Потом придет очередь солдат, сидящих в окопах. «Может быть, действительно, отдать власть тем, кто так жаждет ее?» – подумал Николай. Он сам уже давно устал от власти. За годы царствования он видел столько подлости и интриг, столько предательства и низости, даже среди ближайшего окружения, что на некоторых вельмож уже не мог смотреть без омерзения. Если уж член царской семьи великий князь Николай Николаевич требует отречения от престола, значит, в головах людей наступило полное помутнение. Неужели Николай Николаевич не понимает, что как только в России не станет монархии, не станет и его?

А Гучков в это время все говорил и говорил об охвативших Петроград беспорядках. О том, что если их не остановить, ничто не сможет спасти империю. Николай не вникал в смысл его слов, который и без того был ясен, но от звука неприятного монотонного голоса у него возникло чувство, что ему в голову вбивают раскаленные гвозди. Еще мгновение – и голова расколется. И когда Гучков сказал, что единственным выходом из положения является отречение от престола и передача власти в руки Наследника, Государь поднялся и произнес:

– Я уже принял решение отречься от престола. Еще сегодня я думал, что могу отречься в пользу сына, Алексея. Но я переменил решение в пользу брата Михаила.

Гучков побледнел от неожиданности, но тут же взял себя в руки. Шелестя бумагами, достал лист с текстом отречения, составленный в Государственной думе, и протянул Николаю. Тот не глядя взял его, отметив про себя, что руки у Гучкова до сих пор не перестали трястись, и вышел в соседний вагон. Там Государь бегло прочитал предложенный ему текст. С первых слов чувствовалось, что его писал не русский царь, а другие люди. Кроме того, речь в нем шла об отречении в пользу сына.

Николай прекрасно понимал, что согласно закону о престолонаследии он не имеет права передавать власть брату. Но передать престол сыну он не мог ни при каких обстоятельствах. Во-первых, потому, что согласно закону о престолонаследии будет вынужден тут же разлучиться с ним и покинуть страну. Если бы сын был здоров, он мог бы пойти на это, сделав регентом брата Михаила. Но Алексей болел, и оставить его одного он не имел права. Да и завещание в пользу сына могло быть написано лишь в том случае, если бы этого хотел сам царь. Сейчас его принуждали к этому заговорщики. Нельзя было исключить того, что, расправившись с царем, они затем расправятся и с сыном.

Государь бросил взгляд на стол, где стояла пишущая машинка. На нем лежали только телеграфные бланки. Несколько мгновений он молча смотрел на них, потом взял один бланк, вставил его в машинку и неторопливо, с большими остановками, начал печатать двумя пальцами:

«В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага.