Станислав Вторушин - Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

– Двадцать человек, – ответил Гузаков. – К нашему приезду они подгонят на вокзал поезд.

– В общем-то, не так и страшно, – сказал Яковлев. – Мы же сворачиваем охрану по всей трассе. Когда подъедем к Тюмени, нас будет больше сотни.

– Сашка говорит, что из Екатеринбурга прибыли отчаянные фанатики.

– Других оттуда не пришлют. Это мы с тобой и без него знаем, – сказал Яковлев. – Пошли спать, Петруха. Утро вечера мудренее. А завтра, когда переправимся на другой берег, пришли ко мне Семенова, надо с ним поговорить.

Яковлев специально отложил этот разговор на утро. Знал – если поговорить с ним сейчас, уснуть не придется. Ничего хорошего Семенов сообщить ему не мог.

Устроившийся на ночлег в прихожей, Яковлев проснулся оттого, что услышал чьи-то шаги. Открыв глаза, он увидел перед собой хозяйку дома.

– Их Величества уже встали, – шепотом сказала она, кивнув на дверь комнаты, в которой ночевал Государь. – Я слышала, как они разговаривали.

Яковлев соскочил с постели, быстро оделся, ополоснул лицо. За окнами было уже светло. Он вышел во двор. К нему тут же подскочил возмущенный Гузаков.

– Матвеев с Авдеевым уже целый час домогаются удостовериться, что царь не сбежал, – сказал он. – Требовали, чтобы я пропустил их в дом.

– Ну и что ты ответил? – спросил Яковлев, нахмурившись.

– Велел вытолкать их за ворота.

– Правильно сделал, – сказал Яковлев и тут же спросил: – На реке не был?

– Был, – ответил Гузаков. – Лед никудышный. На лошадях не проехать, реку придется переходить пешком.

– Готовь команду, сейчас выходим, – сказал он и направился в дом.

Царская семья сидела за столом, пила чай с ватрушками. Увидев Яковлева, все повернулись в его сторону.

– Доброе утро, – сказал он.

Лицо Александры Федоровны показалось ему хмурым, и Яковлев с испугом подумал, уж не заболела ли она. Если Государыня не сможет перейти по льду реку, на себе ее на другой берег не перенесешь. Но, подняв на него печальные глаза и отодвинув чашку с чаем, Александра Федоровна тихо произнесла:

– Доброе утро. – И, вздохнув, добавила: – Если оно вообще может быть добрым.

– Через десять минут надо выходить, – сказал Яковлев. – На другой берег реки придется идти пешком.

– Как пешком? – растерянно спросила Александра Федоровна. – Что, не будет даже повозки?

– К сожалению, не будет, – сказал Яковлев. – Я приношу свои извинения, но это все, что я могу сделать.

Лицо Государыни потемнело, она опустила голову. Яковлеву в который уже раз до боли в сердце стало жаль эту красивую, ухоженную женщину, не понимающую, для чего нужна эта сумасшедшая скачка по раскисшей дороге из Тобольска в Тюмень в окружении вооруженных всадников, да еще с двумя пулеметами на телегах. Она привыкла к другой жизни и до сих пор не верит, что теперь это навсегда осталось в прошлом. Она и не подозревает, какая участь может быть уготована ей и ее семье всего через несколько дней. Яковлев поклонился и вышел.

Государыня не спала почти всю ночь. Сначала она думала об оставшемся в Тобольске Алексее. С самого рождения она никогда не расставалась с сыном, и потребность видеть его каждый день стала неотъемлемой частью ее жизни. Когда Алексей был здоров, она светилась счастьем. Но когда у него начинались приступы гемофилии, ее сердце разрывалось на части. Она до сих пор без содрогания не могла вспоминать поездку в Беловежскую Пущу летом 1912 года.

Детям захотелось покататься на лодке. Государь столкнул ее на воду, помог дочерям устроиться на сиденье, а маленький Алексей решил оттолкнуть лодку от берега и запрыгнуть на ее корму. Но не рассчитал прыжка и с размаху ударился коленом о борт. Государь кинулся к нему, подхватил на руки, но было поздно. Колено начало синеть и распухать на глазах. Алексея отнесли в дом, уложили в постель. Доктор Боткин, неотлучно сопровождавший царевича во всех поездках, начал делать ему холодные компрессы. Но боль не проходила, колено распухало все сильнее.

К вечеру у Алексея поднялась температура, он начал бредить. Александра Федоровна сидела у его изголовья и держала за руку, моля Бога о том, чтобы все муки мальчика он передал ей. Она боялась заглянуть сыну в глаза. От беспомощного, наполненного страданиями взгляда ребенка останавливалось сердце. Она ничем не могла ему помочь. Еще во время первых приступов Государь приглашал в Петербург светил мировой медицины. Осматривая мальчика, они говорили одно и то же: «Медицина еще не придумала лекарств, которые могли бы ускорить сворачиваемость крови. Единственный способ избежать этого – предохранить ребенка от падений и ушибов».

Сказать «предохранить от ушибов» легко, но как это сделать – никто не знал. Ребенку надо играть, его не заставишь все время сидеть в кресле или лежать в постели. Оступиться, неловко зацепиться за мебель или игрушку он может в любое мгновение, и никто не уследит за этим. Государыня поняла, что спасти сына может только Бог, и с замиранием сердца начала молиться. Она готова была молиться сколько угодно, лишь бы только Господь оставил ей сына. Четыре дня и четыре ночи она не отходя сидела у постели Алексея. На пятые сутки, осунувшийся, с мокрыми от высокой температуры, слипшимися волосами, мальчик открыл глаза и еле слышно произнес запекшимися губами:

– Мама, я хочу пить.

Она соскочила с постели, трясущимися руками налила в чашку воды и подала Алексею. Он приподнялся на локте, отпил несколько глотков и сказал:

– Не плачь, мама. Я скоро поправлюсь.

Только в это мгновение Государыня заметила, что плачет. Слезы текли по ее щекам, падали на грудь, оставляя на платье мокрые пятна. Она поняла, что Господь возвращает ей сына.

Вчера на рассвете она оставила больного Алексея в Тобольске, чтобы отправиться вместе с мужем в неизвестность. Она не могла отпустить Государя одного, боясь, что, как и год назад, против него опять задумывается что-то подлое. С тех пор как началась война, она не знала ни одного радостного дня. Ей казалось, что весь мир обрушился на нее, и она мучительно искала причину своих несчастий.

Неужели все дело только в том, что она по рождению являлась немецкой принцессой? Ведь она любила Россию больше многих русских. Больше тех же Милюкова, Керенского, великого князя Кирилла Владимировича, явившегося в Государственную думу на следующий день после отречения Николая с красным бантом на груди. Где все они сейчас, кому на пользу послужило их предательство?

И еще одна мысль не выходила из головы, не давала заснуть. Что затеяли большевики, зачем им понадобился Государь? Неужели они хотят заставить его скрепить своей подписью позорный Брестский договор, отдавший немцам половину России? И навсегда оставить эти земли за Германией? Вопросов было много, но за всю дорогу от Тобольска до Иевлево ей не удалось обмолвиться с Ники ни единым словом. Они ехали отдельно, комиссар Яковлев специально сделал так, чтобы они не могли разговаривать между собой…