Герберт Рид - Зеленое дитя

Хорошенько допросив Коленшо, он предложил перенести Веточку в комнату: ему было нестерпимо больно видеть ее на кухне, под парафиновой лампой. Тот согласился, сказав, что лучше будет положить ее в гостиной на диване, — она любила просыпаться там по утрам, чтоб солнечный свет обнимал ее всю, от волос до кончиков пальцев. Оливеро вручил ему лампу — освещать коридор, а сам подошел к стулу и поднял Веточку на руки. Он изумился тому, какая она легкая, — ребенок, и тот тяжелее; сноп пшеницы, и тот весит больше. Справа от окна, через которое Оливеро проник в дом, располагалась прихожая, за ней — гостиная. В комнате стоял тяжелый дух — от пыльной заброшенной мебели, ваз с сухими букетами роз на каминной полке, от порыжелых веточек лунника, похожих на стойких оловянных солдатиков. За начищенной до блеска латунной решеткой камина виднелись две огромные витые раковины, напоминая о надутых щечках купидонов, трубящих во все стороны света… Коленшо водрузил лампу на столик посреди комнаты, вслед за ним вошел Оливеро с драгоценной ношей: он направился в дальний конец гостиной и положил Веточку на кушетку, стоявшую у самого окна. Быстро снял с кресел подушки и нежно подложил их ей под плечи и голову. Взглянул на открытое настежь окно и хотел было закрыть ставни, да вспомнил, что она любила просыпаться в лучах солнца, и подумал: может, лунный свет ей тоже нравится? Так и оставил окно открытым. Оглянулся: Веточка лежала на кушетке, — справа от нее горела масляная лампа, из окна падал лунный свет. Она дышала ровно, и столько страдания было в ее восковом личике, обрамленном прядями живых русых волос, что у Оливеро заныло сердце. Молча он стоял и смотрел, чувствуя, как уходят куда-то, в этой неземной тишине, шум и ярость его беспокойной жизни.

На какое-то мгновение он забылся, а когда очнулся, увидел пылающее ненавистью лицо Коленшо над абажуром лампы. Все это время мельник стоял у столика, — как поставил лампу, так и замер, опершись рукой о край. Глаза его жадно и ревниво следили за Оливеро. Он еще во время допроса, который учинил ему этот неизвестно откуда взявшийся самозванец, почуял в нем подозрение и злость. А теперь они во сто крат усилились: он готов был раздавить соперника. Все в этом человеке раздражало Коленшо: его уверенность, его умение мгновенно разбираться в тонкостях характера и скрытых мотивах поведения — словом, все, что человек простой с трудом замечает, а оценить и вовсе не способен. Да такой в два счета окрутит Веточку, уведет ее у него из-под носа, заговорит ее, найдет путь к ее сердцу! Еще бы! Ведь он за одну ночь сумел добиться того, на что он, Коленшо, потратил долгие годы.

— Пойдем отсюда, — сказал Оливеро. — И захвати лампу.

И пошел прочь; Коленшо нехотя поплелся следом. Вернувшись на кухню, они встали друг против друга, ничего не говоря: Оливеро стоял притихший, опустив голову, сцепив руки за спиной, — его угнетала безысходность создавшегося положения. Коленшо настороженно ждал.

Наконец, Оливеро встряхнул головой, точно прогоняя наваждение, и посмотрел на Коленшо:

— Теперь уже поздно возвращаться в деревню. Если можно, я хотел бы остаться здесь до утра.

— Здесь негде лечь, — последовал ответ.

— Неважно, — я устроюсь в этом кресле.

Коленшо переминался с ноги на ногу. Его бесила настырность Оливеро. Многое дал бы он, чтоб избавиться от ночного гостя, поставившего под угрозу размеренный ход его жизни, а может — как знать? — даже задумавшего похитить его Веточку?

— Нет! Лучше уходите — сейчас же! — закричал он, сжав кулаки и потрясая ими, как кувалдами.

Оливеро смекнул, что лучше мельника не раздражать, — пусть думает, что ему уступили. А тем временем надо спасать Веточку. Он слишком далеко зашел и многое пережил, чтобы кто-то в такой час распоряжался его судьбой.

— Хорошо, — ответил он. — Я ухожу.

На самом деле уходить он не собирался. Он еще не сообразил, что будет делать. Посмотрел в окно, мысленно поежившись. Надо снова попытаться отыскать речку, ниже, за мельницей. Разумеется, он не допускал и мысли, что река изменила курс из-за каких-то махинаций Коленшо, но ему важно было убедиться в том, что река и дальше течет вспять. Он пошел к выходу, и стоявший в дверях Коленшо пропустил его. Оливеро вышел во двор: на серую брусчатку ложились неровные тени качавшихся вдалеке деревьев. Слева высились мельница — в нескольких окнах трехэтажной башни горел тусклый свет. Сквозь темноту доносился глухой звук работающей машины, и за ним слышался шум падающей воды.

Оливеро подошел к мельнице с торца, еще раз пройдя мимо открытой двери, через которую в первый раз заметил блестящие шестеренки и вращавшиеся ремни, и обогнул мельницу с другого конца. В этом месте река была перегорожена плотиной: прямо под его ногами вода быстро и почти бесшумно уходила под землю. Выныривала она по другую сторону дороги, уже крепко зажатая стенками шлюза, и с грохотом срывалась вниз одной сплошной стальной стеной, попадая прямо на лопасти гигантского мельничного колеса. Оливеро толкнул калитку и поднялся по ступенькам наверх, на небольшую смотровую площадку над мельничным колесом: справа от него была дверь — вход на мельницу. Оливеро посмотрел вниз: колесо медленно вращалось под тяжестью огромной толщи воды, разбивавшейся вдребезги о неподатливый, неуклюжий маховик и разлетавшейся во все стороны мелким стеклярусом брызг. Оливеро всмотрелся в глубину шахты: излишки вспененной воды стекали вниз по длинному желобу. А под колесом потоки вновь сливались, попадаясь в ведьмин котел, адскую пучину, из которой поднимался жуткий грохот, заглушавший все остальные звуки.

Оливеро прошел в конец смотровой площадки и посмотрел вниз на пенившийся водоворот. В ярком лунном свете вода отливала маслянисто-желтым, но разобрать, в какую сторону закручивается поток, он не смог. За много лет столб падающей воды пробил в земле глубокую скважину, в нее, как в калейдоскоп, можно было всматриваться целый день, и ни одна комбинация из сотен ручейков и потоков не повторялась. Это был бурлящий водоворот, в нем бурлило множество сильных и слабых струй, фонтанчиками бивших в разные стороны. Главное же течение терялось во мраке.

Как ни всматривался Оливеро в темноту, все было напрасно, — никакой надежды. А что если остановить мельничный маховик? Тогда станет видно, что делается с водой в скважине. Опыт подсказывал ему, что нет ничего проще, чем остановить запущенное колесо: даром он, что ли, ребенком толкался среди взрослых на мельнице? Одно из двух: или повернуть деревянные лопасти, на которые падает вода, таким образом, чтобы она свободно проходила, их не задевая, или же перекрыть сам шлюз и тем самым отсечь воду. После некоторых колебаний Оливеро остановился на втором решении: в этом случае вода в скважине будет не так взбаламучена. Он пошел назад к мостику, где находился затвор, регулирующий работу шлюза. Его опять настолько захватил исследовательский азарт, что он и думать забыл о мельнике.