Герберт Рид - Зеленое дитя

От долгого заточения я сильно исхудал, щеки ввалились, глаза казались неестественно большими и темными. Я купил себе сомбреро; на мне была темно-коричневая рубашка, на шее — красный платок; через плечо перекинуто свернутое в рулон одеяло — взамен пальто; в руке я нес котомку с пожитками. По тамошним меркам — самый обычный вид. Вот почему никто не обратил на меня внимания, пока я не появился в ярко освещенной комнате. Я было замешкался, не зная, к кому обратиться с вопросом. Только заговаривать ни с кем не пришлось: едва меня заметили, как поднялся шум, и все повскакали с мест. Все наперебой здоровались со мной и, наконец, усадили во главе стола. Меня не покидало ощущение, что я попал на какое-то собрание, возможно, оттого, что вся публика обращалась ко мне подчеркнуто вежливо, даже уважительно. Передо мной поставили стакан и наполнили его вином.

Я видел, что от меня чего-то ждут, но продолжал с беззаботным видом потягивать вино. Казалось, прошла целая вечность, — все молчали. Молчал и я. Наконец, кто-то из сидевших напротив задал вопрос:

— Сеньор доволен своим путешествием?

Я медленно поднял взгляд, решив отвечать самыми общими фразами.

— Да, — ответил я, — милостью божьей я добрался благополучно.

— Вы прибыли английским судном, которое бросило якорь в порту сегодня утром?

— Именно.

— Мы ждали вас вчера вечером прямым рейсом из Кадиса.

— Я и плыл из Кадиса, но морские пути редко бывают прямыми.

До этого момента я отвечал наугад, скорее, из вежливости. Но когда прозвучали первые вопросы, и я на них ответил, я вдруг почувствовал, что ступил на какую-то неведомую тропу, которая может завести меня куда угодно. Я вдруг проникся сознанием своей судьбы — впервые в жизни эта темная сила, что зовется судьбой, влекла меня к чему-то неподвластному человеческой воле, заставляя подчиниться заранее определенному ходу событий.

— Хорошо, — заметил мой собеседник. А затем, будто вторя моим мыслям, добавил: — Против судьбы и стихия бессильна.

Снова воцарилась тишина, все пили молча. Затем все тот же человек сказал:

— Вы проведете в этом доме пару дней, отдохнете, а мы все для вас устроим. К этому времени подъедут проводники из Ронкадора [37]. Путешествие по реке занимает много недель, — мы советуем вам ехать верхом, в этом случае дней через двадцать вы доберетесь до цели. В горах вы встретитесь с революционным отрядом генерала Сантоса. Остальное — на месте.

Пока он объяснял, я припомнил самое существенное, без чего невозможно было разобраться в том лабиринте, куда завел меня слепой рок. Из разговоров с сокамерниками по кадисской тюрьме я более или менее представлял себе общее положение дел в Южной Америке. Излюбленной темой для пересудов в колониях, зависимых от метрополии и подчинявшихся либо наместникам-тиранам, либо военным, была коррупция, процветавшая на родине, в Испании (кстати, масштабы этого зла часто преувеличивали). Легко догадаться, что среди приезжих и местного населения годами вызревал дух недовольства, с которым Испания, увы, справиться не могла из-за угрозы иностранного вторжения и гражданских беспорядков внутри страны. Последним актом, завершившим падение Империи [38], стало вторжение Наполеона на Пиренейский полуостров. Для отдаленных провинций оно прозвучало сигналом к действию: настало время утвердить свою независимость и сотворить новый мир. Но хотя идеи Французской Революции давно проникли в американские колонии, активность большей частью развивала местная милиция, и в итоге власть в новых республиках оказалась в руках военных, с которыми регулярные испанские войска быстро вступали в союзнические отношения. Почти все революции в колониях были бескровными, но миром дело не кончалось. Хунтой, как правило, командовал диктатор, — человек темный и несговорчивый; в результате все до единой колонии раздирала внутренняя борьба за власть. В каждой стране имелась своя горстка идеалистов, которые жили принципами республики и только ждали случая изменить политику страны на благо ее граждан. Чаще это были мелкие торговцы, выходцы из Европы, или крестьяне; у них не было задатков настоящих лидеров, и поэтому их всегда использовали неразборчивые в средствах авантюристы, большей частью, адвокаты по профессии: они завидовали военным диктаторам, в особенности их могуществу, и, стремясь обеспечить себе поддержку для того, чтоб сместить диктаторов и самим заполучить власть, они готовы были на словах провозглашать идеи революции.

Но те, кого я встретил в Буэнос-Айресе, не относились ни к одной из известных мне категорий, — это я понял уже позже. Их группа была организована по типу общества якобинцев; они поставили себе цель обратить весь континент, всю Южную Америку в революционную веру, а затем объединить все бывшие колонии на федеративных началах в одну республику. Поэтому члены группы тесно взаимодействовали с революционерами в Испании, рассчитывая, что их коллеги будут поставлять им своих опытных агентов, а те, в свою очередь, будут готовы встать во главе политического движения. Мне так и не суждено было узнать, благодаря какой цепи совпадений они решили, что я — именно тот, кто им нужен. Я принял свою судьбу, не дав им повода усомниться в моей преданности.

В тот вечер старший в группе, — остальные обращались к нему «дон Грегорио», — много расспрашивал меня о положении в Испании, особенно о Кадисе, откуда он эмигрировал после провала восстания дель Риего. На все вопросы я отвечал обстоятельно, со знанием дела. Мне повезло: среди моих бывших сокамерников были такие, кого в прошлом дон Грегорио хорошо знал, и в разговоре мы, естественно, вспомнили его старых друзей. Наконец, спохватившись, — час был поздний, и я валился с ног после долгой дороги, — дон Грегорио предложил мне пройти в приготовленную для меня комнату, что я сразу и сделал, обрадовавшись возможности побыть в одиночестве и обдумать, как быть дальше.

Промаявшись несколько часов, потеряв голову от обуревавших меня сомнений и тревоги, но так и не решив, что делать, я наконец заснул. Спал я долго, но чутко, то и дело просыпаясь от страха и беспокойства. Мне снились жуткие кошмары, и только под утро я уснул покойно и глубоко, а проснувшись наутро, понял, что кошмары остались позади: голова была ясная, и решение созрело. Я рассудил, что если откажусь от роли, которую сам выбрал, это будет низостью по отношению к Провидению, направившему меня по этому пути, и потом, если все хладнокровно взвесить, я становлюсь на очень опасную дорожку. Если я откроюсь, мне придется признаться в том, что накануне вечером я их обманул, а последствия этого саморазоблачения непредсказуемы. Если я решусь бежать, мне придется заранее оценить степень мстительности доведенных до отчаяния людей, которые не остановятся ни перед чем и, уж конечно, не потерпят существования в своих рядах предателя. К тому же, я понимал, что шансы на побег у меня невелики: ведь в городе я был чужой, без ясного плана действий и малейшего представления о том, где можно укрыться или куда направиться потом.