Герберт Рид - Зеленое дитя

Взвесив все «за» и «против», я решил пойти на риск и доиграть ту роль, что уготовила мне судьба. Я встал, умылся, оделся и сошел вниз. Комната была пуста: ничто не напоминало о шумном собрании накануне вечером. На мой зов вышла старуха, — она подала мне кофе и хлеб. Я не стал ее расспрашивать, решив подождать. И действительно, около полудня появился молодой испанец, в котором я признал одного из вчерашних революционеров; его сопровождал местный гаучо [40]. Последний должен был стать моим проводником до Ронкадора. Его представили мне как незаменимого слугу: с ним я могу обсудить подробности предстоящего путешествия, покупку необходимого снаряжения, еды и прочее.

Это был опытный верховой почтальон, объездивший всю страну и знавший каждую тропинку и каждое ущелье. Надежный, хотя и не забывавший о собственной выгоде. Я сразу понял, что со временем смогу ему довериться, и чтобы расположить его к себе, дал ему достаточно золота на покупку седла, пистолетов, других предметов первой необходимости, заранее оговорив условия: если он постарается, то может рассчитывать на щедрое вознаграждение. В разгар наших приготовлений появился дон Грегорио: дав несколько ценных советов, он пригласил меня отобедать. Жил он неподалеку, в симпатичном доме с patio, или, по-нашему, внутренним двориком. Его семья — жена и двое детишек — была уже в сборе, когда мы пожаловали, и мы сели обедать. Стол был обильный, еда отменная: первый раз за последние два года я поел так вкусно. За столом речь о делах не шла, зато после, когда семья удалилась на послеобеденную сиесту, дон Грегорио повел меня в свою библиотеку. Там было прохладно и уютно: стол, кушетка, глобус, на полках — две-три сотни томов, в основном политического или юридического содержания. Он подошел к книгам и, беря то одну, то другую, стал интересоваться моим мнением. Потом ушел, оставив меня отдыхать на кушетке среди книг.

Мой отдых прервали около четырех или пяти часов пополудни. Дон Грегорио зашел сказать, что завтра на рассвете мы с проводником отправляемся в путь, и сейчас у меня есть время сделать последние приготовления, а вообще надо пораньше лечь спать, чтоб хоть немного выспаться. Он любезно вызвался показать мне лучшие магазины и готов был открыть для меня свой кошелек, если потребуется. Но я плохо представлял себе, что мне может понадобиться в предстоящем путешествии. Карманный компас, несколько карандашей, бумага, кое-что из одежды, — вот все, что было куплено в последний вечер. Дон Грегорио проводил меня до места моего ночлега, и там мы попрощались. Он передал на словах братские приветствия генералу Сантосу и научил нехитрому способу связываться с ним или с кем-то из членов Общества в Буэнос-Айресе.

Ровно в четыре, еще затемно, меня разбудил гаучо. У ворот уже ждала почтовая лошадь под седлом, с навьюченным снаряжением. Сунув в переметную суму свою пожитки, я не без волнения вскочил в седло. Хотя я с детства привык к верховой езде, но в последние несколько лет мне не представлялось случая поупражняться, а уж на большие расстояния и вовсе никогда не приходилось ездить верхом. Поэтому я немного нервничал. Рассвет только-только занимался, улицы Буэнос-Айреса были пусты, и в тишине раздавалось гулкое цоканье копыт наших лошадей. От проводника я узнал, что в день нам предстояло покрывать расстояние от шестидесяти до восьмидесяти миль, и попросил его не гнать первые два дня, а дать мне привыкнуть. Впрочем, до первой почтовой станции, в двадцати милях от города, мы добрались довольно быстро, и я не устал, так что мы решили, не задерживаясь, двигаться дальше. В общей сложности в тот день мы проделали сорок три мили и заночевали на почтовой станции. Под этим громким названием скрывалась жалкая, крытая соломой хижина, где путникам предлагали для ночлега гамаки из высушенных шкур, а на ужин — кусок жареной или отварной говядины и невыразительный напиток, почему-то именуемый жителями той страны «чаем». На каждой почтовой станции нас ждали свежие лошади, благо вокруг в пампасах их паслись бессчетные табуны: отобрать пару скакунов не составляло труда. Лошади были необъезженные, почти дикие, и по резвости далеко превосходили английских верховых лошадей.

Тот памятный поход все еще свеж в моей памяти. Незнакомая страна — столько интересного и необычного! Необъятные, поросшие травой пампасы однообразны, в них нет ландшафтной или растительной «изюминки», но сам масштаб этой нескончаемой, абсолютно плоской равнины поражал воображение, даже подавлял чужестранца.

Вдоль дороги, по которой мы мчались, росли травы-великаны: в небо уходили гиганты-чертополохи, простирая над нашими головами изогнутые ветки. Переходя с места на место, по равнине тучами двигались стада; буквально из-под копыт улепетывали в разные стороны оленята и страусы; откуда ни возьмись, на дорогу выскакивали, ошалев от оглушительного топота копыт, зверушки помельче: броненосцы в кольчужках, бородатые biscachos [41], и через каждые несколько сот ярдов вверх взмывала вспугнутая нами стайка куропаток.

Людей я помню не так отчетливо: видимо, последующие драматические события стерли их лица из моей памяти. А вот их радушие не забылось: где бы мы ни останавливались, нас встречали гостеприимные хозяева, — станционные смотрители, фермеры, бывало, и священники. Меня всюду беспрепятственно пропускали, принимая за торговца или золотоискателя, я же со своей стороны держался вежливо и чуть отстраненно. По дороге мы только дважды останавливались на сутки в крупных городах, а всего за двадцать дней преодолели тысячу двести миль, и до конечной цели нам оставался только день пути. Мы спешились у подножья горной гряды, простиравшейся в обе стороны, насколько хватало глаз. Поблизости находилась деревня, населенная исключительно индейцами, а дальше дороги не было. С востока, со стороны гор, доносился непрерывный глухой шум естественных каскадов и величественных водопадов, в которые превращалась река, проходя через горную цепь, — та самая река, что на протяжении всего нашего пути бежала в стороне от нас, всего в каких-нибудь пятидесяти милях. Дорога на Ронкадор лежала через горы, к западу от водопадов, через скалы и ущелья.

Пока мы ехали, я о многом передумал, часто оставаясь наедине со своими мыслями: проводник мой не отличался красноречием, хотя попутчик он был приятный, надежный и преданный. Ему было известно, что у меня какое-то политическое задание, но подробности его совершенно не интересовали. Он питал стойкую ненависть к «испанским грандам», — так здесь называли угнетателей, представителей метрополии, — и по своим убеждениям был скорее радикал, чем идеалист. Он мало что мог сказать о стране, куда мы держали путы ему случалось бывать в Ронкадоре в качестве проводника или курьера, но подолгу он там не жил. Так что он не мог добавить ничего существенного к информации, полученной мною от дона Грегорио.