Герберт Рид - Зеленое дитя

В преданности своей роты генерал не сомневался, но знал, что шила в мешке не утаишь: собрать своих без ведома других офицеров будет трудно. Я было предложил что-то вроде ротных учений или ротного парада, но в ронкадорской армии такие формы были не приняты. Парады устраивались только по праздникам, и в них принимала участие вся армия. Мне стало ясно, что с наскока эту проблему не решить. Поэтому я попросил генерала как можно точнее описать местность: город и прилегающие территории. Планировка города оказалась донельзя проста: в центре — площадь, и от нее, под прямым углом, расходятся вправо и влево две улицы. Их по всей протяженности пересекают переулки и улочки, на неравном расстоянии друг от друга. Город располагается на склонах и на вершине полукруглого холма (на самом деле, естественного эскарпа), у подножья которого течет река. Речка невелика, дно каменистое, мост один, трехарочный. Улица, что ведет к мосту, начинается от северо-западного угла площади, и она является главным проезжим трактом.

Город почти сплошь застроен убогими домишками, за исключением кварталов к востоку от площади. Сто лет назад в восточной части города иезуиты возвели собор, а по бокам — два низких каменных здания: одно — это иезуитский колледж, там сейчас располагаются казармы и армейский штаб, а другое — склад и муниципалитет. Весь армейский штат квартировал в здании бывшего колледжа, построенного большим четырехугольником, по всему периметру которого шла крытая галерея.

Выходов на галерею было два: прямо с площади, через широкую арку, в которую запросто могла пройти шеренга из четырех человек или проехать повозка. А другой выход — обычная дверь — находился в северном крыле собора.

Нет нужды описывать варианты плана, что мы в тот день разработали: от большинства из них пришлось отказаться в силу непредсказуемости человеческого фактора. Хотя генерал Сантос был уверен в своих людях и знал, что они пойдут за ним в огонь и в воду, он ни за что не рискнул бы доверить им секретный план операции. Он не мог даже поручиться за их чувство ответственности: люди простые до наивности, они не поняли бы ни тонкости интриги, ни того, почему надо держать язык за зубами. Поэтому мы отклонили все варианты, связанные с массовыми действиями, и остановились на плане стремительного захвата, где было задействовано всего несколько человек. Операцию следовало провести решительно и эффектно: мог ли я когда-нибудь предполагать, что я, человек гуманный и даже, как мне всегда казалось, буду всерьез рассматривать возможность политического убийства и настаивать на нем? Арест ничего не решал. Если оставить диктатора и его приспешников в живых, среди офицеров моментально вспыхнет бунт. Какими бы преданными ни были верные нам войска, и каким бы расположением населения они ни пользовались, без кровопролития, масштабы которого нельзя ни предсказать, ни рассчитать, победы нам точно не видать.

Мы пришли к выводу, что наш план должен, в первую очередь, предусматривать убийство одного лишь диктатора; в чрезвычайных обстоятельствах, если его гибель вызовет бунт его союзников, то будут приведены в исполнение и другие приговоры. Впрочем, генерал уверил меня, что никто не станет сожалеть о гибели тирана — даже его приспешники, так как они либо его боялись, либо недолюбливали, либо ему завидовали.

Еще мы решили, что убийство должно совершиться прилюдно. Тайная казнь вызовет кривотолки, пойдут бесконечные объяснения, а без демонстрации силы любые слова бесполезны. Такое решение автоматически определило место покушения: городскую площадь, и время — час, когда на площади полно народу.

Убив диктатора, мы должны были без промедления провозгласить республику, объявить о том, что с военной диктатурой покончено и что отныне устанавливается власть народа, с этой целью пройдут свободные выборы его представителей.

Осталось решить последний вопрос: к какой дате приурочить покушение? Подумав, генерал вспомнил, что ежегодно в первое воскресенье апреля (в тех широтах это глубокая осень) происходят торжества, посвященные началу сбора церковной десятины. Ввели этот обычай иезуиты, чтобы поддержать служителей церкви, и в этом качестве он просуществовал весь долгий период испанского владычества. Из-за трений между церковью и государством, которое хотело наложить лапу на церковную десятину, священникам становилось все сложнее вытрясать из населения эту дань. Уже при диктатуре военных, то есть относительно недавно, прежнюю систему пересмотрели, десятины урезали до разумных пределов, и обязали армию обеспечивать своевременный сбор десятины. В ознаменование нового соглашения между церковью и государством диктатор взял за правило непременно присутствовать собственной персоной на церемонии освящения десятины. В этот год, как, впрочем, и во все предыдущие, за участие военных в празднике отвечал генерал Сантос — невероятная удача! Это существенно облегчало нашу задачу.

Впрочем, подумал я, успех нашего предприятия может оказаться под угрозой срыва, если убийство произойдет раньше, чем закончится церемония в соборе, или же если кровь прольется в непосредственной близости от здания церкви, почитаемого народом за святое место. Казалось бы, чего проще! Поставь убийц на выходе из церкви: как только диктатор появится во главе процессии, тут-то они и нападут на него. Еще двух-трех человек можно поместить внутри церкви: прогремит выстрел, и они быстро закроют двери собора, чтоб отсечь охрану диктатора. Предельно четкий план! Однако, как и я, генерал боялся, что при таком развитии событий могут быть задеты религиозные чувства народа, и рано или поздно из диктатора сотворят святого мученика.

В тот день мы ничего больше не придумали, а поскольку до намеченного воскресенья оставалось еще три недели, было решено, что завтра я поеду с генералом на его ферму, что в пяти милях к западу от города. Там мы сможем спокойно, без спешки проработать все детали нашего плана. Генерала не смущало, что мое пребывание в его доме не останется незамеченным, и о нем обязательно узнают в Ронкадоре. Во-первых, его сослуживцам никогда не пришло бы в голову, что он укрывает тайного агента, а, во-вторых, слухи о моей персоне, помноженные на общую атмосферу таинственности и секретности, только пойдут на пользу нашим планам.

Сказано — сделано: рано утром мы уже были в седле. Я попрощался с милым Ирабуэ, пообещав в скором времени вернуться и вместе поохотиться на куропаток. В дороге я вспомнил, что мой гаучо, который к этому времени уже, наверное, вернулся в Буэнос-Айрес, попросил меня сохранить за ним должность моего охранника в этой, как он выразился, стране дикарей, и, воспользовавшись случаем, я попросил генерала о такой возможности. Он разрешил, и я с удовольствием, хотя и заочно, нанял Педро: он был образцом преданности.