Герберт Рид - Зеленое дитя

Примерно без четверти одиннадцать на площади снова появился диктатор в сопровождении своей камарильи. Впрочем, криков «Виват!» не раздавалось, все сидели спокойно. Диктаторскую ложу охраняли два солдата, причем вход в нее был сзади, с южной стороны площади.

В Ронкадоре не принято, как в Испании, с помпой обставлять бой быков. На espadas в тот день были обычные костюмы для верховой езды, а в качестве muleta [53]им служило обыкновенное пончо. Молодых быков держали наготове в сарайчике в северо-западном углу площади. С противоположного конца был устроен проход для конных пикадоров. Злости в быках не было и в помине: они лениво отмахивались от banderillos [54], которыми матадоры тщетно пытались их раззадорить. Но неприхотливая публика была и тому рада: зрителей приводили в восторг даже пугливые вздрагивания быка и тщетные наскоки матадора.

В общем, вокруг царили возбуждение и веселье, но мне, признаться, да, наверное, и всем, посвященным в план секретной операции, эта часть праздника показалась слишком затянутой. В действительности же она длилась меньше часа, и за это время по арене успели прогнать трех быков.

Наступил полдень, и я уже начал опасаться за вторую часть программы, — как бы ее не свернули, — но оказалось, что волнения мои напрасны: у жителей Ронкадора — другое ощущение времени, они почти не замечают его течения, да и, потом, sortija — игра популярная, и отменять ее в любом случае не стали бы. Как только с арены вытащили последнего быка, рабочие взялись устанавливать раму: ровно напротив того места, где стоял я. А справа, по порядку, выстроились наездники. Мне не повезло, — я не знал, кто из них Итурбид. Всего там собралось около дюжины претендентов, причем такой пестрой наружности, что я никого из них не выделил бы как особо примечательную фигуру.

Минут через десять все было готово. Вдруг собравшиеся загудели в один голос, где-то громко заплакал ребенок, раздался женский смех; было слышно, как высоко-высоко в чистом небе пронзительно кричат ласточки. Из-за жары от земли поднимался запах пыли, смешанный с запахами пота и крови. От нетерпения лошади рыли копытом землю и гарцевали под седоками. Я взглянул на диктаторскую ложу. На нее падала тень, — оазис прохлады среди изнуряющего пекла! С моего места мне было видно, как несколько человек, сняв офицерские треуголки, сидят, откинувшись в креслах, курят сигары, — фалды мундиров касаются земли, из-под них торчат кончики шпаг, а грузная фигура диктатора виднеется в самом центре.

Я быстро оглядел площадь: вот он, Сантос, — верхом на коне, там же, где всадники, но чуть поодаль.

В эту самую минуту рабочие, устанавливавшие раму, подхватили лопаты, топоры и бросились врассыпную. Протрубил трубач, и вмиг все крики в толпе стихли. Только в небе продолжали пронзительно кричать ласточки.

Вот пошел первый всадник, — голова и грудь прижаты к холке коня, копье держит сбоку у самой лошадиной морды. Вот он проносится между стоек, но кольцо не тронуто — по-прежнему болтается на верхней перекладине.

Вот бросаются в бой второй и третий всадник. Под третьим лошадь споткнулась и сбросила седока, — под улюлюканье толпы его уводят прочь с арены. И пока всеобщее внимание приковано к случайному, сыгравшему нам на руку эпизоду, я замечаю краем глаза какое-то движение по эту сторону арены. Здесь, просачиваясь по одному, потихоньку собираются солдаты. Воспользовавшись заминкой, Сантос поднимает шпагу.

Лошадь под Итурбидом — это, конечно же, он — рвется в бой, поднимаясь на задние ноги. С морды падает пена. Мгновение, и она срывается с места в карьер. Бока лоснятся на солнце, как блестящий шелк.

Лошадь со всадником проскакивают сквозь раму, — кольцо так и остается висеть на перекладине. А они мчатся дальше, никуда не сворачивая, все быстрее и быстрее, — вокруг уже поднялся ропот, люди повскакали с мест. Всадник приник к коню, — теперь они одно целое, только искры летят из-под копыт.

На кончике копья сверкнул солнечный зайчик Лошадь встала на дыбы, — скачок, перемахнула через перила.

Зрители в замешательстве, что-то беспорядочно кричат, голосят.

Со всех сторон через арену бегут люди.

А по другую сторону, незаметно для всех, Сантос уже выводит из казармы своих вооруженных людей.

Откуда ни возьмись, выныривает лошадь, — одна, без седока.

Вдруг толпа охает. Раздается крик, он складывается в слова: «Дик-та-тор! Дик-та-тор! Убит диктатор!»

Толпа испуганно отпрянула, расступилась. Показались трое, — два солдата вели под конвоем Итурбида. Живой!

Ряды снова сомкнулись, толпа забурлила, пошли расспросы. До меня доносились возбужденные голоса, — в их гвалте тонули все другие звуки.

Вдруг над толпой раздался чистый звук армейского горна, трубящего сбор.

Толпа качнулась на зов и наткнулась на строй вооруженных до зубов солдат, построенных фалангой. С ними генерал на коне. Это генерал Сантос.

— Все по домам! — выкрикнул генерал. — Под страхом смерти — расходитесь! — Толпа подхватила приказ, и он разнесся по всей площади.

Одновременно со стороны собора к южной стороне арены двинулся другой вооруженный отряд. Толпа у диктаторской ложи подалась назад, пропуская взвод. В ложе царила паника: кто-то из офицеров пытался оказать первую помощь смертельно раненому диктатору, кто-то возбужденно комментировал происшедшее. На глазах у изумленных офицеров взвод занял позицию у входа в ложу с ружьями наизготовку, а командир в чине капрала приказал офицерам сдать оружие и под конвоем пройти в казармы.

Офицеры были в полном замешательстве: диктатор убит, путь к отступлению отрезан, им ничего другого не оставалось, как подчиниться приказу. В эту минуту к ним подъехал генерал Сантос.

— Господа, — обратился он к офицерам-испанцам, — от имени народа Ронкадора я принял на себя командование армией республики. Только что на ваших глазах свершился справедливый акт возмездия за длившиеся десятилетиями угнетение и тиранию. Отныне народ в этой стране берет бразды правления в свои руки, руководствуясь принципами свободы и равенства. Отныне и навсегда он свободен от ига военной диктатуры. Господа офицеры, вы арестованы. Вы незамедлительно предстанете перед трибуналом, и ваша участь будет решена по всей справедливости закона, с учетом всех смягчающих обстоятельства.

Офицеры и пикнуть не успели, как по приказу генерала солдаты обступили их и по команде повели строем с площади. Попрятавшиеся было по домам жители изумленно выглядывали из-под навесов своих веранд на их глазах в казармы под конвоем вели тех, кто еще час назад держал их в страхе и подчинении.

Тем временем стража заняла боевые посты на всех важнейших точках. Арена опустела, — на земле осталось лежать только тело диктатора. Генерал Сантос выехал на середину площади и зычно крикнул: