Герберт Рид - Зеленое дитя

В своей миссионерской деятельности иезуиты руководствовались одним принципом: они — особая организация, отличная как от светской, так и от духовной власти. Разумеется, они не уставали подчеркивать, что подчиняются Папе — своему духовному наставнику, — и Королю, помазаннику Божьему, но на практике институт власти, ими созданный, был совершенно независим от какой-либо внешней, посторонней силы. Собственно, сложилась парадоксальная ситуация, которая оказалась возможна только в силу труднодоступности района, где иезуиты основали свою миссию.

Братство жило по законам строжайшей дисциплины, так что сбои были исключены. Во главе общины стоял старший, он жил в Канделарии, — это центральная область, откуда ему было легко добраться до любого, самого отдаленного уголка провинции. В подчинении у него находилось два лейтенанта: один жил в районе реки Парана [62], а другой — на границе с Уругваем. Эта двое отвечали за жизненно важные участки работы всей общины. Вдобавок, в каждом городе и каждой колонии сидел помощник пастора, у которого в подчинении был один, а то и два, — в зависимости от величины территории и численности населения, — заместителя из местных священников. Один отвечал за духовное здоровье членов общины, совершал богослужение и учил прихожан азам чтения и грамматики. Другой ведал делами земными, — обучением населения сельскому хозяйству и ремеслам.

Иезуиты инструктировали индейцев по вопросам самоуправления. Они избирали своих мэра, судей и старост, которые осуществляли делопроизводство в судах и муниципальных советах. Но, естественно, никакого опыта в политических вопросах у народа не было, и приходилось буквально во всем полагаться на помощников пасторов как на людей, облеченных властью. Превыше всего иезуиты ставили принципы абсолютного равенства — равенства во всем: общественном положении, продолжительности рабочего дня и даже в одежде. Избрание на должность они воспринимали как хороший пример для других, еще не удостоившихся подобной почести, как основание для уважительного отношения членов общины, но не как средство наживы или обогащения: работа на благо общества не оплачивалась.

В хозяйственных вопросах власти руководствовались принципом общего пользования. Скот и табуны мустангов являлись общенародной собственностью. Всю сельскохозяйственную продукцию делили поровну или складывали про запас. Прибыль от продаж шла в «фонд общины» на нужды строительства или ремонт храмов, на содержание больниц и школ.

Такая борьба за равноправие, тем не менее, хорошо уживалась у них с автократическими замашками. Те требовали от прихожан неукоснительно посещать богослужения и ни на шаг не отступать от морального кодекса христианина. Дело дошло до того, что они занялись исправлением супружеских привычек индейцев. В деревнях взяли за правило несколько раз за ночь бить в барабаны, и все для того, чтоб разбудить нерадивых мужей и напомнить им об их прямых супружеских обязанностях; индейцы по натуре весьма инертны, и для них нет большего удовольствия, как хорошенько поспать после тяжелого трудового дня.

Можно не сомневаться: за два столетия своей миссионерской деятельности в Южной Америке иезуиты скопили немалые богатства — в виде земельной собственности, скота, церковной утвари из серебра и золота. Ясно, что с таким влиятельным собственником трудно было не считаться, и одно это вызывало острую зависть у гражданских и духовных чиновников из метрополии, которых присылали с инспекцией, и которые, надо думать, рассматривали колонии прежде всего как собственную вотчину. Что за этим последовало, хорошо известно: иезуитов прогнали. Для индейцев это стало катастрофой. Не прошло и нескольких месяцев, как они стали жертвами произвола, грабежа и просто дурного начальства. Численность местного населения начала падать, угодья быстро сокращались, и постепенно аборигены впали в нищету и полное безразличие к своей судьбе. К ним, вместо братьев иезуитов, присылали священников и монахов — они их на дух не переносили. Над ними установили двойную власть, — они ее не понимали. Они привыкли, что власть одна — это Иезуитский орден, и он через своих помощников вершит дела небесные и земные. Теперь же им предлагали одну власть в лице священника, а другую — в лице чиновника, а поскольку интересы этих двух властей постоянно сталкивались, индейцы то и дело попадали впросак. Положим, священники постановили, что богослужение начнется в такой-то час, и всем жителям надлежит явиться в церковь. А после оказывается, что для муниципального начальства это время неудобно. Начинался спор, никто не желал уступить, а в результате виноватыми оказывались индейцы.

Так мало-помалу колонии, точнее, миссии, основанные иезуитами, беднели, разорялись, попадали в рабство; население частью повымерло, частью выродилось, задавленное тупым начальством, и постепенно следы миссионерской деятельности иезуитов стерлись, точно их и не бывало. Еще немного, и целый континент погрузился бы в первобытное состояние, но, к счастью, этого не произошло. А не произошло это благодаря полукровкам, — выходцам из смешанных семей. Чистокровные испанцы их всегда презирали, а те, в свою очередь, сопротивляясь враждебному отношению, выработали в себе что-то вроде расового самосознания и стремления во что бы то ни стало возродить свою родину. Они пропагандировали свободу и независимость от Испании. Если б не они, процесс образования самостоятельных республик так бы и не начался: меня убеждал в этом опыт работы в Ронкадоре.

Из чтения рукописи отца Лоренцо я вынес несколько убеждений, с которыми не расставался до конца своего пребывания в Ронкадоре. Я допускаю, что неизвестный летописец нарисовал слишком благостную картину миссионерской деятельности иезуитов. Вполне возможно, я и сам добавил к его сухому рассказу свою заветную идею общественного устройства, почерпнутую у Платона: за несколько лет до описываемых событий я с огромным воодушевлением прочитал его «Республику» и, возможно, машинально перенес некоторые его идеальные представления на колонии, созданные иезуитами. Но как бы ни было, те решимость и бойцовский дух, что я в себе тогда почувствовал, не были голой абстракцией: они родились из моей убежденности в том, что теория и история взаимосвязаны, и что в определенных обстоятельствах необходимо прямое действие.

Мне было ясно, что создать крепкое правительство можно лишь при известных условиях, и я четко сформулировал для себя основные принципы. Во-первых, должна быть одна власть. Под словом «одна» я вовсе не имел в виду власть, единолично сосредоточенную в руках одного человека. Да, верно, иезуиты в конечном итоге полагались на авторитет старшего — главы их братства, но управление каждой миссией было возложено на двух помощников: один ведал делами духовными, другой — земными. Оба они были движимы одной нравственной целью, а это только укрепляет власть и делает ее эффективной. Во-вторых, государство должно быть самостоятельным. Этот принцип вытекает из предыдущего, ибо если одно государство зависит от другого хотя в одной из своих жизненно важных потребностей, то власть внутри данного государства ослабевает ровно на эту потребность. Оно начинает растрачивать свое влияние в обмен на товары и денежные знаки и не замечает, как его начинает теснить конкурент — соперник невидимый, неосязаемый и потому вдвойне опасный. В-третьих, государство должно быть вооружено на случай вторжения. Опять-таки, принцип, связанный с двумя первыми, ибо плохо или вовсе невооруженное государство рано или поздно становится предметом зависти алчных соседей. В-четвертых, государство должно быть неподкупным — другими словами, оно должно пресекать любую подрывную деятельность. Недовольство всегда возникает на почве несправедливости, причем последняя указывает не только на неспособность администрации употребить установленные законы на общее благо, но также и на существование независимой от политики социальной несправедливости, главной из которых является материальное неравенство.