Герберт Рид - Зеленое дитя

Оливеро все еще держал Веточку за руку, но они не смотрели друг на друга: словно забылись. Времени и боли больше не было, — обоих клонило в сон.

Вдруг вода сверху расступилась, и они вынырнули посередине бассейна, даже не заметив, как и когда успели перевернуться. Они очутились в огромном гроте, наполненном хрустальными бликами, отражавшимися от воды, — своды вдали голубели, а ближе к выходу светились нежно зеленым. Базальтовая порода, образовавшая дно грота, поднималась вверх мшистыми уступами и ступенями. Стены были неровные, а с потолка свисали длинные прозрачные сосульки: в некоторых местах они спускались до самого пола, образуя круглые колонны, разделявшие пространство грота.

Стоило им очутиться на поверхности, как они моментально пришли в себя и, не мешкая, поплыли к берегу: выбраться на сушу оказалось не сложно. Воздух был очень теплый, как летом в парнике, поэтому одежда, вымокшая, когда они плыли к берегу, не причиняла им неудобств. Но то ли от непривычной плотности воздуха, то ли от пережитого волнения, Оливеро стало дурно, и он опустился на землю. Все время, пока он глубоко дышал, привыкая к атмосфере, Веточка сидела рядом. Видя, что он оправился, она сообщила ему, что это ее родина и что тридцать лет назад где-то здесь они с братом заблудились.

Они отдыхали примерно час, а потом встали и пошли на свет, пробивавшийся откуда-то в дальнем конце грота. Они шли по коридору, который все сужался и сужался, а когда приблизились к выходу, перед ними оказалось отверстие высотой не больше четырех футов. Согнувшись в три погибели, они чуть не ползком пробрались через ход, но попали не на открытое пространство, а в другой грот, гораздо больше первого, над которым тоже нависал свод — по высоте и размаху с ним не мог бы сравниться ни один готический собор. Свет здесь был сумеречный — как бывает в Англии летними вечерами, — отчетливо зеленоватого оттенка. Только сейчас Оливеро понял природу этого фосфоресцирующего света: его излучали стены громадной пещеры. Сама скальная порода была кристаллической.

Другое поразившее его явление — это перезвон колокольчиков, который, казалось, доносился отовсюду — и ниоткуда. Он вопросительно посмотрел на Веточку, а она показала ему на небольшой выступ в стене, с которого свисали, подвязанные на веревочках, легкие пластины разной длины, от восемнадцати дюймов до трех футов. От дуновения легкого ветерка, гулявшего по пещере, эти пластины задевали друг о друга, и раздавался перезвон, — его-то Оливеро и принял за звук колокольчиков. Позднее он обнаружил, что эти пластины имеют бесконечное множество размеров: от тончайших игл кристаллической породы в форме призм длиной в два-три дюйма, звеневших нежно, как детская музыкальная шкатулка, до внушительных каменных плит длиной в двадцать футов, гудевших гулко и торжественно, как набат. Тяжелые пластины были на самом деле сталагмитами, — их долго выращивали, добиваясь равномерной плотности и, соответственно, чистоты звука. Для этого были даже отведены особые пещеры — своеобразные мастерские и даже целые фабрики.

Веточка объяснила Оливеро, что эти бубенчики, или гонги, развешаны по всему их подземному царству, как сигналы для путников, — чтоб здешние жители могли свободно передвигаться, не боясь заплутать. Оказывается, каждое направление имело особый тон или оттенок звука, и таким образом, жители страны, не знавшей ни солнца, ни звезд, должны были ориентироваться только на слух. Все ноты или мелодии сходились в центре подземного мира, но стоило кому-то сбиться с тона, забрести в необитаемую пещеру или грот, выйти за пределы известного музыкального лада, как он мгновенно терял направление, и обратного пути уже не было. Именно это случилось с Веточкой: она забрела в незнакомую пещеру — и провалилась в другой мир.

Вслушиваясь в перезвон, они пошли по звуку, переходя из одной пещеры в другую: просторные, с высоченными сводами, сменялись длинными и узкими, как тоннели, а за ними шли шестиугольные, наподобие пчелиных сот. И всюду тот же сумеречный зеленоватый свет. Пещеры большей частью оказались сухими — точнее, чаще попадались сухие. Изредка они попадали в гроты, где со сводов капала вода или вода стекала со стен, образуя на полу небольшие бассейны. То и дело попадались чистые ручьи, бежавшие по узеньким желобам, явно рукотворным. Вода была чуть прохладнее, чем воздух, довольно приятная на вкус, с легким привкусом серы.

Единственным подобием растительности были различные виды грибов, или чего-то похожего на них, на стенах пещер. В гротах побольше они напоминали колонии кораллов и достигали высоты в три фута. По консистенции они походили на белую часть цветной капусты, только более плотную. Во влажных гротах попадались образования, по форме напоминавшие пластинчатый гриб — частично или полностью окаменевший. А в пещерах посуше произрастали совсем другие «овощи»: они свисали с потолка наподобие спутанных и увядших корневищ. Впрочем, то были не корни, а полые ровные стебли, толщиной с обыкновенный карандаш, с зернышками внутри. Стоило им с Веточкой первый раз набрести на этот подземный фрукт, как она оторвала часть «бороды», разломила гладкий и скользкий стручок, вытряхнула на ладонь зерна и предложила Оливеро попробовать. Плоды были сладкие и приятные на вкус — такой у них в стране хлеб, пояснила Веточка.

Первой повстречавшейся им живностью оказалась птица, — размером не больше ласточки, но издали она внешне больше походила на сову: серого цвета, вокруг глаз — густая опушка, что-то вроде брыжей из жестких перьев, в несколько рядов. Только, в отличие от совы, клюв у нее был прямой, а по полету ее нельзя было сравнить ни с одной земной птицей. Задрав клюв, она поднималась с места вертикально вверх, по отвесной линии, как падает камень, и, взмыв почти до потолка, — примерно на две трети высоты грота, — начинала вертеться вокруг своей оси. Опускалась она, делая несколько кругов и неизменно приземляясь на уступ на высоте шести футов от земли. Еще маленькая подробность: она ни капли не боялась ни Веточки, ни Оливеро, и позволяла трогать себя и даже ласкать. Судя по повадкам, птица редкая и предпочитающая одиночество, если не считать брачного периода.

Так они миновали восемь пещер, и вдруг Веточка остановилась и положила руку на плечо Оливеро: они подошли к небольшому гроту, вход в который был не шире дверного проема. Прислушавшись, они отчетливо разобрали доносившуюся из глубины музыку. Знаком поманив Оливеро, Веточка встала на пороге, а потом медленно опустилась на колени. Оливеро сделал то же самое, но не удержался и поднял голову. Он увидел перед собой неглубокую нишу, примерно двадцать на тридцать футов. Приглядевшись, он заметил, что грот имеет ровную коническую форму, а сходящиеся кверху стены высечены в породе горного хрусталя, и оттого мерцают и искрятся. Переведя взгляд, он увидел у противоположной стены фигуру, — в глаза ему бросились конусообразная голова, излучающее нефритовый свет тело, как у Веточки, и борода цвета бледно-зеленых водорослей. Он, — а Оливеро был склонен полагать, что существо, которое он видит перед собой — мужчина, — был одет в прозрачную хламиду и сидел на низкой каменной приступочке. Перед ним на широкой каменной плите располагалось несколько предметов: большей частью отшлифованные кристаллы различной формы, некоторые дымчатые, как вулканическое стекло, другие бесцветные, как кварц. Но обитатель грота был поглощен другим, — миниатюрным гонгом, похожим на тот, что мы уже видели: это была рамочка с девятью подвешенными кристаллообразными пластинами. Кажется, тронь одну, и она издаст особый, только ей присущий тон, — сидящий перед ними «звонарь» наигрывал вариации на своем хрустальном органчике. Ведь каждый раз, подбирая ноты, он создавал новую комбинацию, и так до тех пор, пока не исчерпает все возможные сочетания звуков. На «звоннице» из девяти нот можно сыграть 362 880 таких вариантов, — только тогда музыкант вправе считать этот звон завершенным.