Роберт Лоу - Лев пробуждается

Уишарт утомленно понимающе кивнул.

— Так что мы направимся в Эрвин с теми людьми, что у нас есть, и приготовимся к переговорам, — добавил Брюс.

Епископ с кряхтением надменно распрямился, заколыхав брюхом под доспехами.

— Сдаешься? Без боя?

Нижняя губа Роберта выдвинулась лопатой, и Уишарт, хорошо знавший этот признак, насторожился.

— Король явится на север самолично, — сердито пророкотал Брюс. — Как черный ветер. Уоллес будет сражаться — ему придется, ибо у него нет земель на его собственное имя, и он преступник, не более. Вы не теряете ничего, кроме толики достоинства, коли преклоните колени, дабы облобызать перстень Эдуарда, ибо земли Церкви неприкосновенны.

Он придвинул булаву своего лица к лицу Уишарта.

— Но мы, — хлопок по гербовой накидке, — рискуем лишиться всего. Мы, тот самый свет державы, силами коего вы полагаете его освободить. Эдуард явится на север, насупив брови над своими злыми глазенками. Я могу лишиться Каррика, а мой отец — Аннандейла. Раны Господни, Уишарт, да я тут ставлю под удар свои права на корону. Дуглас лишится своих земель в Ланарке. Вы хотите, чтобы всех нас заточили в Берике или в Тауэре?

А главное, с горечью подумал Уишарт, что Бьюкен и остальные Комины, якобы поддерживающие Эдуарда, но украдкой отпускающие вожжи бунтарей Мори, выйдут из этого дела благоухающими, будто из ванны с лепестками роз. Они играют в эти королевские игры куда искуснее юного Брюса, заметил он, нуждающегося в окружении ухищренных голов.

— Разумеется, — вымолвил епископ, склоняясь перед неизбежным, — переговоры — дело хитрое. Запутанное, а порой и затяжное. А что с Уоллесом?

Брюс скривился, как от оскомины.

— Уоллес ничем не связан, кроме присяги свергнутому королю, не желающему даже слышать о собственном королевстве, — проворчал он. — У него нет земель, ему не докучают арендаторы, и он смотрит на каждого встречного поверх меча, вопрошая, за Уоллеса тот или нет. Если нет, значит, против.

— Оно и недурно в такие-то времена, — с вызовом парировал Уишарт.

— Упрощенчество, — небрежно бросил Брюс через плечо, направляясь к двери. — Да и мимолетно все это. Долго ли пойдут переговоры, коротко ли, а кончится как всегда: мы преклоним колени.

Помедлив, он обернулся.

— Кроме Уоллеса. Он почти не в счет. Длинноногий ни за что его не простит.

«Я не в счет, — думал Роберт, говоря это. — Господь сотворил меня — и сотворил, чтобы я стал королем».

Освободители Скуна пили за здоровье друг друга, своего героя Уоллеса и даже Брюса с епископами. Пивная была единственным строением, не подвергшимся разграблению и поджогу, более священным для жаждущих, нежели любая церковь. Пивная, погруженная во мрак, едва разгоняемый несколькими факелами в канделябрах, едва дышавших в тяжком воздухе заведения, забитого телами, разящего блевотиной, мочой и перепревшим потом.

Сим насилу отыскал уголок и две побитые чары из рога, чтобы осушить их единым духом, но Хэл потягивал свое пиво без спешки, разглядывая пожелтевшие обугленные обрывки, выуженные из-под куртки.

— Так чего ж там говорится? — спросил не знающий грамоте Сим, распуская завязки собственной усеянной заклепками стеганой кожаной куртки и пытаясь выпутаться из нее в знойной духоте пивной.

— Будь посветлее, я бы тебе сказал, — пробормотал Хэл. Во мраке можно было разобрать лишь то, что написано очень убористо и по-латыни. И все же он был практически уверен, что речь идет о смерти каменщика и обследовании его одежды, включавшей бобровую шапку, заткнутую за пояс, скроенную во фламандском стиле. Больше ничего, кроме этого и подписи «Бартоломью Биссет», Хэл разобрать не мог; придется обождать с этим до света денницы.

— Киркпатрик палил сие? — поинтересовался Сим, но тут же смолк, пережидая вспышку громогласных насмешек и улюлюканья. В пивную вошла женщина.

— Да, смахивает на то, — ответил Хэл. Причина ускользала от него, о чем он и упомянул, потягивая пиво и морщась, потому что оно было теплым, как похлебка. Он чувствовал, как по телу стекает пот: летняя ночь выдалась душная, и грубые стены заведения сочились гнилостной влагой.

— Христе, я не в состоянии тут думать. — Хэл начал было подниматься, но тут же узрел выросшую перед ним женщину — настолько внезапно, что отшатнулся.

— Мой сын, — проговорила она с осунувшимся, искаженным от горя лицом. — Вы его не видали? Совсем мальчонка. Я искала повсюду. Его легко признать, у него родимое пятно на лице…

Она примолкла, сумев выдавить изнуренную улыбку, но было видно, что долгие, бесплодные ночные поиски еще не иссушили ее слезы до дна.

— Земляничкой, — добавила она. — Допрежь его рождения мне земляники страсть как хотелось. Прямо не могла удержаться…

Лицо мальчишки, измазанное навозом и помоями, яркое земляничное пятно в свете пожаров…

— Нет, — безнадежно выговорил Хэл. — Нет.

Поперхнувшись ложью, он очертя голову ринулся в гнев, внезапно узрев лицо собственного мертвого сына с кинжальной четкостью, ослепившей его.

— Проваливай прочь, баба! — вскипел он, протискиваясь мимо ее горя и надежды, стремясь из ватной духоты к дымному дыханию улицы. — Нежли ж я кладезь знания? Что мне знать про вашего сына, сударыня…

Протопав мимо нее на изрезанную колеями улицу, он встал, трепеща, как побитый пес, взахлеб втягивая воздух, смердящий чадом и паленым мясом; после спертой пивной даже он казался амброзией. Переведя дух, тряхнул головой. Джонни… боль утраты только усугубила страдания всей этой ночи, всего этого предприятия.

Мощи Христовы, да может ли быть что-то хуже?

— Уоллес прислал за нами, — пророкотал голос Сима, темной громадой вырастая у плеча Хэла с лоснящимся бледным лицом, указывая взглядом направление. У него за спиной беспокойно дожидался темный человек, чтобы отвести их к Уоллесу. — Хочет расспросить нас про покойного каменщика, — скорбно добавил Сим.

Уоллес находился в покоях Ормсби, разгребая полусгоревшие бумаги на полу кончиком дирка, пока босоногие керны свирепо склабились над дрожащим каноником. Остатки войска Уоллеса на улице потихли до рева.

— Мне выдался шансик рассудить дело, — проговорил Уоллес. Медленно и на хорошем английском, отметил про себя Хэл, чтобы священник поспевал за ним без особого труда. Уоллес дернул головой в сторону священника, однако не сводя глаз с Хэла и Сима. — Сие брат Грегор.

Хэл чувствовал себя этаким шестилеткой, провинившимся перед тятей.

— Брата Грегора… убедили… помочь. Он читает на латыни, каковую вдолбили в него в Хексемском приорате. — Отвернувшись, Уоллес ухмыльнулся трясущемуся английскому монаху, не без симпатии заметив: — Знаю, каково оно, хоть и не учился, сколько следовало бы, ибо учителя были не склонны пороть меня более разу кряду.