Роберт Лоу - Лев пробуждается

Бартоломью был отнюдь не дурак и знал, что за ним следят, знал уже какое-то время. Это ощущение сидело, как зудящее местечко чуть ниже затылка, которое не почешешь. Наверное, печально подумал писец, с того самого времени, когда он покинул Хэла Сьентклера и остальных в Линлитгоу долгие дни назад. «Берегите себя, господин Биссет», — сказал Хэл напоследок, и Биссет отметил про себя это предостережение, хоть и отмахнулся от него; в конце концов, кто такой Бартоломью Биссет в великом замысле мироздания?

Он намеревался отправиться в дом сестры в Эдинбурге, а оттуда в Берик, где, как слыхал, устроил свою резиденцию юстициар. Биссет не сомневался, что Ормсби, расправив перышки, потрепанные в Скуне, примет человека его дарований с распростертыми объятьями. Заодно он был уверен, что кто-то уже расчел это, а после принял к сведению, что Бартоломью Биссет может поведать Ормсби, хоть и трудновато поверить, чтобы сэр Хэл Хердманстонский был причастен к этому, — иначе к чему бы вообще отпустил его в первую голову?

И все же вот он, пробивается сквозь толпу верующих в храме Святого Эгидия, будто удирающая лисица в лесу, потому-то и свернул на Эдинбургскую Высокую улицу и направился к собору в уповании затеряться в сгущающихся толпах. Он не знал, кто его преследует, но одна лишь мысль, что кому-то вообще это надо, наполняла его ужасом и тошнотворным пониманием, что он стал частью неких козней, где заявление о полнейшем неведении не может послужить оберегом.

Биссет протиснулся мимо парочки, спорившей о том, кто из них лжет больше, потом увидел просвет в давке, устремился к нему, внезапно вильнул в сторону и свернул обратно, вознося молитву святому. Покровитель лесов, прокаженных, нищих, калек и постигнутых внезапным бедствием, душевнобольных, страдающих падучей, ночными страхами и желающих совершить добрую исповедь — уж непременно, пронеслось в голове у Биссета, в этих широких полномочиях Святого Эгидия есть оговорка, покрывающая бегство от преследователя…

Человек в плаще выбранился. Только что жирный говнюк был у него на глазах — и тут же испарился. Принялся лихорадочно озирать толпу, решил, что заметил преследуемого, и двинулся к нему.

Бартоломью Биссет направлялся вверх по Высокой улице к замку, оступаясь на булыжной мостовой. Он уже запыхался и взмок, усердно взбираясь в гору. На улице царило оживление; англичане ввели комендантский час, но отменили его на эту особую ночь, в праздник Святого Эгидия, и этим поспешил воспользоваться, казалось, весь Эдинбург.

В полутьме, подсвеченной рдяно мерцающим светом факелов, люди суетились и смеялись; нищий ухватился за случай полапать обнаженные грязные груди шлюхи, склабясь в ответ на ее проклятья.

Биссет, двигавшийся стремительно, пригнув голову и пыхтя, как бык при случке — Раны Христовы, ну и нагрузился же он говядиной в последнее время, — вдруг полуобернулся и приостановился в полной уверенности, что заметил промелькнувший силуэт, непоколебимый и неотступный, как катящийся валун; чуть не споткнувшись о рычащего пса, рвущего раздутый кошачий труп, тот пнул его, давая выход бешеному испугу.

Это вкупе с откровенной цепкостью преследователя повергло Биссета в панику, и он вильнул в сторону, в таверну Лаклана, в духоту и гомон хохота и перебранок. Деликатно протиснулся в толпу, где кучка гуртовщиков, только-только прибывших с севера, начала распевать песни фальшиво и не в лад. От этих здоровяков пахло по́том, землей и мокрыми коровами.

Человек в плаще заскочил следом, быстро заморгав от перехода из темноты на свет; чад канделябров и смрад заведения саданули по ноздрям и глазам — в равных долях пот, эль, ветры и блевотина. Толстячка он не видел, но не сомневался, что тот зашел сюда, а еще не сомневался, что теперь толстяк знает о преследовании, что усугубляет ситуацию.

Биссет увидел его — тень в по-прежнему накинутом капюшоне — не далее добрых двух вытянутых рук. Заныв, он толкнул ближайшего гуртовщика, качнувшегося вперед, прямо на приказчика суконщика, пролившего эль на свою роскошную темно-синюю рубаху, не удержавшегося на ногах и врезавшегося в полупьяного наемного резчика, а тот сердито ткнул кулаком мимо цели и попал другому гуртовщику по плечу.

Человек в плаще увидел кавардак, разбегающийся, как круги от камня, брошенного в пруд. И выругался в голос, когда великан с сияющим от радости сальным лицом шагнул к нему, занося кулачище. Уклонившись, он двинул нападающему в пах, сдал назад, ощутил сокрушительный удар сзади и рухнул на колени.

Биссет же тем временем уже ковылял на задворках мимо нужника, слыша доносящиеся из заведения Лаклана вопли, грохот и треск. Скоро подоспеет стража, так что он спешил прочь, пока не уверился в собственной безопасности, и лишь тогда остановился, опершись ладонями о колени, сотрясаемый наполовину рвотными спазмами, наполовину смехом.

Через считаные минуты добравшись до безопасности дома сестры, писарь обнаружил, что дверь не заперта, и осторожно закрыл ее за собой, привалившись спиной и пытаясь утихомирить грохот сердца — и все же улыбаясь неразберихе, оставленной позади. Будет урок этой свинье, подумал он со свирепой радостью.

Биссет еще тихонько посмеивался под нос, когда рука, появившаяся из тьмы, ухватила его за горло — так крепко и так внезапно, что он не успел даже пискнуть, мигом осознав, что вовсе не так сметлив, как думал. Незапертая дверь. Это в доме-то серебряных дел мастера? Надо было сообразить…

— Мы счастливы, а? — произнес голос над самым ухом — настолько близко, что Биссет почуял гнилостное дыхание. Уголком глаза заметил блеск стали, и ноги у него подкосились.

— Добро, — продолжал голос вкрадчиво и дружелюбно и оттого еще более устрашающе. — Счастливый человечишко куда скорее даст мне то, что нужно.

Укутанный тенью человек вошел через задний двор, едва не задохнувшись от запаха из выгребной ямы. Окна из вощеной бумаги за деревянными ставнями не могли устоять перед тонким клинком его желобчатого кинжала, но за ставнями оказались прутья, установленные дотошным владельцем, пекшимся о сбережении имущества. Он перешел к задней двери, сработанной из крепких досок и обитой гвоздями, дабы противостоять ударам топоров, но оказавшейся незапертой, так что через пару секунд он уже ступил в темную тихую комнату.

Постоял там минутку, прислушиваясь, тужась расслышать что-нибудь сквозь грохот биения пульса в ушах и ощущая пульсацию в такт в щеке и костяшках одной руки; для гуртовщика, учинившего первое и получившего второе, дело кончилось переломами костей лица, но человека в плаще это как-то слабо утешало.

Он пришел сюда, потому что здесь живет сестра Биссета. Здесь-то он и взял эдинбургский след толстяка, сумевшего — вынужден был он признать — весьма остроумно отделаться от него в таверне.