Владимир Красильщиков - В начале будущего. Повесть о Глебе Кржижановском

Он затряс рукой, стал дуть на нее, но поймал испуганно-сочувственные взгляды коллег, застыдился, улыбнулся, показывая, что по столь пустячному поводу в столь серьезном собрании воспитанный человек не позволит обращать на себя внимание.

Печка-времянка меж тем разошлась, в трубе потрескивало, урчало...

Глеб Максимилианович, подавляя боль, отодвинулся со стулом, произнес, улыбаясь, окончательно сглаживая неловкость:

— Ну что? Кажется, нашей Комиссии удалось расшуровать первую топку?..

— Вот бы и остальные так! — заметил Борис Иванович Угримов, подбрасывая в печку скомканную газету.

В самом деле, сколько еще застывших топок в стране... Сколько людей, привыкших вставать по гудку, давно не слышат его! Сколько чистого — слишком чистого снега по заводским дворам... Все это ждет вмешательства, участия от них, сидящих в пустой комнате барской квартиры.

Сообща, дружно они потчевали «буржуйку» кто обрывком бечевы, кто обломком плинтуса, кто куском угля, подобранным на улице. А Графтио принес башмак без подошвы и с серьезным видом уверял, что по калорийности данный вид топлива превосходит бакинскую нефть. Башмак и впрямь разгорелся. В комнате стало вроде даже теплее.

Круг снял шляпу. Графтио откинул башлык на спинку стула. Глеб Максимилианович распахнул доху. Работа заспорилась. Быстро подобрали специалистов — составили комиссии для электрификации районов: Северного, Центрально-промышленного, Донецкого и Юга России, Уральского и Западно-Сибирского, Приволжского, Западного, Кавказского, Туркестанского.

Увлекшись, Глеб Максимилианович едва не забыл, что вскоре ему назначено быть у Ленина. Он поспешно извинился, уступил место заместителю, сбежал по лестнице, впрыгнул в авто.

Усатый шофер в перчатках-крагах, в валенках, с очками пилота на кожаном шлеме крутанул заводную рукоятку раз, другой — машина не отозвалась...

Пассажир нетерпеливо заерзал, но ничего не сказал, чтобы напрасно не дергать работавшего человека. Тот не уступил: налег еще, еще... Бабахнул взрыв, облако скипидарно-въедливой гари обволокло экипаж, напоминавший карету, и он заколыхался, затрясся, содрогаясь, как в лихорадке.

Пока выруливали меж сугробов и мусорных куч на Мясницкую, Глеб Максимилианович по привычке наделял сию самобеглую коляску подходящими прозвищами: «прощай, радость», «агония на колесах», «раздряга» — нет! — «храпучая раздряга»! Вот это подойдет.

Подпрыгивая, «храпучая раздряга» перевалила через трамвайные колеи — покатила к Лубянской площади, в сторону центра.

Истомленный одиночеством шофер вдохновенно извергал последнюю, главным образом, уголовную хронику, живописал, как:

— В Марьиной роще два знаменитых бандита прятались — Царев и Морозов. Полтыщи душ загубили! Окружили ихний дом, Царева ранили, а он все в начальника, в начальника палил — покуда не умер... А на Садовнической набережной, недалеко от вас, в доме один, на пятьсот восемьдесят пять тысяч добра вывезли!.. Доктора останавливают на Маросейке. «Мы, — говорят, — сотрудники МЧК». Дезертиры-рецидивисты... Извозчика ножом, сами на лошадь и скрылись...

Сочувственно кивая и поддакивая, Глеб Максимилианович ловил себя на том, что сегодня ничто подобное его не волнует, даже известие о расстреле Колчака, дошедшее кружным путем из Иркутска через Дальний Восток, Лондон и Стокгольм. Сейчас в поле зрения оставались детали, так сказать, положительно заряженные, а это для него всегда было верным признаком доброго настроя, предвестием удачи.

Именно!

Ведь не случайно же он думал не о том, что уже определилась неизбежность военного столкновения с панской Польшей, а о том, что свободные от войны красноармейцы за какие-то двадцать дней напилили и подвезли к станциям тридцать тысяч кубических сажен дров.

Он не хотел замечать сани, тащившиеся навстречу, и на них гробы, охваченные веревкой, новые, белые, блестевшие на солнце гладью досок... священника с протянутой рукой на углу Кривоколенного переулка, возле молочной Чичкина... выбитое стекло в пустой витрине посудного магазина Мишина... Не хотел думать о том, что почти вся канализационная сеть замерзла — в Москве скопилось около полумиллиона возов мусора и нечистот.

Далеко не живописные груды затрудняют въезд в Китай-город, подход к аптеке Ферейна, к парфюмерному магазину Брокара, грозят вот-вот, с первыми лучами весны, затопить и всю Никольскую и прилегающие дворы зловонной грязью — добавить к сыпняку, захватившему уже и армию, новые «радости» дизентерии, брюшного тифа, холеры. И Ленин с горечью признает, что такой зимы, как эта, нам больше не вынести.

Глеб Максимилианович хотел знать, что в Совнаркоме еще пять дней назад подумали об этом: Ленин отредактировал постановление о чрезвычайной санитарной комиссии. И хотя вездесущие господа «вумники» не преминули воспользоваться сим обстоятельством, весьма удачно рифмуя «совнархоз» и «навоз», вот уже объявлена «неделя санитарной очистки». Вот и Петрушка у входа в бывший ресторан «Славянский базар» горланит:

— Граждане! На борьбу с грязью!.. — И еще что-то, чего не расслышать за всхрапами «раздряги», но видно, как собравшиеся смеются, берут ломы, как из-за верхних торговых рядов выкатывает грузовик с курсантами, вооруженными метлами и лопатами.

«Что там ни толкуй, — бодрился Глеб Максимилианович, — помаленьку становимся на ноги. И станем!»

...Увеличен паек учителям.

Освобождены от трудовой повинности артисты и врачи.

В моде новое слово — «ликбез».

В Кремле открыт для осмотра Большой дворец — вход свободный.

...Первое, на что он обратил внимание, усаживаясь рядом с Лениным, была брошюра Круга, раскрытая на столе, и в ней подчеркнутые строки:

«Выяснение количества разного рода строительных материалов и оборудования...»

— Да, — поймав его взгляд, кивнул Ленин. — Дельно. Очень дельно. Пролетарий писал.

— «Пролетарий»?! — удивился Глеб Максимилианович, с недоумением повел плечами, приподнялся из мягкого кресла, усмехнулся недоверчиво, грустно. — А в Высшем совете народного хозяйства многие товарищи — из числа самых левых, самых пролетарских, самых революционных — величают нас всех, всю нашу Комиссию, не иначе как «кучка размагниченных буржуазных интеллигентов».

Ленин сдвинул брови, сердито захлопнул книгу и встал.

Пройдясь по кабинету, он молча облокотился о край полки позади своего кресла, откинул правой рукой борт расстегнутого пиджака, сунул ее в карман брюк.

Прищуренный глаз смотрит чуть искоса, скептически. Настороженность в наклоне головы.

— Та-ак, — Ленин нарушил молчание и снова прошелся по кабинету. — Из пролетариев по профессии не раз выходили в жизни размагниченные мелкобуржуазные интеллигенты по их действительной классовой роли. И наоборот. Пролетарий (не по бывшей своей профессии, а по действительной своей классовой роли), видя зло, берется деловым образом за борьбу, за работу.