Владимир Красильщиков - В начале будущего. Повесть о Глебе Кржижановском

А что тут, в углу? Это уж его, Глеба Кржижановского, рукой: «Дорогой моей Зиночке в тягостные дни... 24 января 1904 года». Как же, как же! Попробуй забудь, как ходил сниматься на угол Крещатика и Прорезной. Не такое значение придавал он собственной персоне, чтоб увековечивать ее в разные моменты бытия. Да и дело отнюдь не располагало к тому, чтоб запечатлевать свои шаги па портретах — у жандармов их и без того достаточно. А тут специально пошел: Зина просила прислать ей в тюрьму «хотя бы карточку моего Глебаськи...».

Он бросился к ее комнате, но: «Сам не спишь — и ей не дашь...» Еще мама говаривала: нет большего греха, чем разбудить человека.

Глеб Максимилианович с трудом удержал себя, вернулся, достал из ящика стола заветную пачку: нежно хранимые письма Зины, все ее письма.

Вот как раз тогдашнее, четвертого января; на третий день после ареста она беспокоилась только о нем, о своем Глебе, наверное, он кашляет по-прежнему:

— Мой дорогой, прошу тебя всем сердцем, не придавай значения моему аресту, думай побольше о своем здоровье и непременно сходи к доктору. Пожалуйста, голубчик, исполни эту просьбу.

«Не придавай значения»!.. Уж кому, как не ему, члену ЦК, за причастность к которому взята Зина, — кому, как не ему, придавать значение?.. Женщина — всегда женщина...

Еще письмо, девятого января, после того как он был в отъезде по партийным делам и не мог носить передачи:

— Тебя не было два дня... Без книг одолевает дьявольская скука. В одиночестве оттачиваются все ощущения. Делаются тонкие и острые, как иглы. И глубоко так вонзаются. Здесь книги не читаются, а глотаются. Читала Лихтенберга о Ницше...

Камера очень сухая и теплая...

«Знаем мы эти сухие и теплые камеры!..» Сколько писем он еще получил тогда — одинаково перечеркнутых широкими полосами проявителя и с навечно припечатанным красным штампом, где по диаметру: «Просмотрено», а по окружности: «Тов. прокурора Kieв. о. с. набл. за произ. дозн. о государ. преступл.».

«Глебушок!..», «Глебушочек!..» Письма, письма, но уже десятого года — из Стокгольма, Брюсселя, Парижа. Вот описывает, как ходила на Всемирную выставку и там ей не понравилось:

— Шум, гам... Но кое-что безусловно интересно, прежде всего экспозиция, организованная рабочей партией Бельгии. Домики ткачей, шляпников и пр. были перенесены целиком, и рабочие тут же трудятся... Картина удручающая: огромная продолжительность рабочего дня, ничтожная заработная плата, скверные жилища...

Возможно, кому-то и неуместным покажется все это — писать из-за границы, со Всемирной выставки о лачугах, о житье-бытье в них. Но об этом, и прежде всего об этом, привыкла думать Зина — еще в первых рабочих кружках на окраинах Питера.

Острый, хваткий глаз ее, как всегда, выделял не мишуру, не показное, а главное, основу, суть:

— Технический отдел — большой и деятельный организм, тогда как в других отделах многое напоминает Нижегородскую ярмарку, в более изящном виде, конечно. Правда, английский и французский отделы сгорели. Кстати, пожар этот делается легендарным: говорят, что подожгли немцы. И теперь комиссары выставки получают анонимные письма с угрозами, что немецкий отдел будет уничтожен...

Глеб Максимилианович увлекся ее описаниями. Сколько воды утекло за десять лет! Уже не отделы на выставках сожгли немцы — англичанам, французы — немцам: пожар полыхнул на всю Европу, на весь мир и тоже становится легендарным, а все интересно читать:

— Французы говорят, что Париж ничего общего с Францией не имеет, что это особая парижская нация... Когда я приехала, началась железнодорожная забастовка. Ее поддержали трамвайщики и рабочие метро. Здесь освежается душа, и чувствуешь, что не все так плохо на свете. Какие-то возможности начинают проясняться, и что-то там внутри поднимает голову. Ты хорошо сделал, что отпустил меня...

Он ее отпустил!.. Можно подумать, будто перед ними тогда действительно стоял выбор, будто поехала она так просто — прогуляться, а не по делам партии к Ленину!..

— ...Я очень радуюсь, Глебаська, что все у тебя вышло на работе хорошо... Хоть бы ты немного возмечтал о себе и немножко нос задрал. Право, это не мешает тебе, мой большеглазый!..

Вот тут уж извините. «Возмечтал», «нос задрал»! Чего не было, того не будет. Пусть лучше корят его за излишнюю скромность, за то, что никогда, нигде не пользуется привилегиями. Претит ему, если кто-нибудь произнесет: «Революция дала мне». Что за спекулянтский подход?! А если не дала? Что же, не надо революции? Интересно, как бы поступил в свое время Петр Кузьмич Запорожец, рассуждай он по принципу «дала — не дала»? Стал бы переписывать все статьи для «Рабочей газеты», подготовленной «Союзом борьбы» и арестованной накануне выхода? Ведь большая часть материалов была написана рукой Ульянова, и, когда Петр Кузьмич обратил на это внимание, он, не колеблясь, постарался отвести главный удар от товарища. Кто знает, как бы сложилась судьба Ленина, если б он, а не Запорожец подвергся «допросам особого рода»?..

Глеб Максимилианович поднялся из-за стола, заходил по кабинету: что-то часто стал он предаваться воспоминаниям. Старость подкрадывается... Оглянулся — уже светает. Выключил лампу, присел на подоконник, толкнул широкую — в одно стекло — раму.

Сразу свежестью и какой-то живой, дышащей тишиной повеяло с реки, скрытой за кирпичными стенами домов. Над ними, в молочно-ясном небе, уже на том берегу, возвышался купол дворца. Влево от него, во-он там, Кремль, где сегодня предстоит работать, а еще дальше — Красная Пресня, мастерские Александровской дороги, где предстоит выступать...

В былые времена об эту пору по этой булыжной мостовой в сторону знаменитого рынка «Болота», прозванного «чревом Москвы», уже громыхали подводы с молодой редиской и зеленым луком, с бадейками творога и горшками сметаны, с прошлогодним картофелем и свежей телятиной.

А сейчас?..

Тихо. Он подался вперед и прислушался, как бы не доверяя самому себе. Тихо-тихо по всем Садовникам. И кому, как не ему, знать причину этой тишины?

Всю неделю посвятили сельскому хозяйству. Введены в действие оба брата с Арбата: Борис Иванович как руководитель сельскохозяйственной секции ГОЭЛРО доложил о плане и направлении уже начатых работ. Александр Иванович показал перспективы, охарактеризовал все районы в зависимости от почв, климата, растительности.

Глеб Максимилианович начинал глубже вникать в суть этой основы основ... С малых лет он привык повторять, что Россия наша матушка велика и обильна. Так-то оно так, да не совсем. Ведь только на небольшой части страны сравнительно благоприятные условия, в остальных местах либо почва плоха, а влага в избытке, либо почва хороша, да воды нет. Там болота, а там леса и кустарники теснят пашню. А вечная мерзлота, отнимающая почти половину территории?.. А зима — русская зима?! Поля скованы. И луга. И реки. Прекращается всякая производительность воды и почвы. Нарушаются сообщения и обмен. Весной влага, накопленная за полгода в виде снега, сбегает с полей почти бесполезно да по пути еще уродует землю промоинами, балками, оврагами. А потом жди: пошлет бог дождичек или нет...