Ольга Андреева-Карлайл - Остров на всю жизнь. Воспоминания детства. Олерон во время нацистской оккупации [litres]

Сельская часть Сен-Дени была очень древней – первое поселение на этом месте было основано еще в Средние века. Сейчас этот район, в равной мере притягательный и отталкивающий, можно было исследовать часами. Главная улица, рю де ла Мюз, пахла коровьими лепешками. Здесь сгрудились невысокие беленные известкой крестьянские дома, на улицу выходили только глухие стены. Куры, это предприимчивое и дерзкое олеронское племя, бегали по дворам и по улице без всякого присмотра. На каждой ферме в конурах на привязи дремали две-три собаки самых разных пород и обличий, а в пристройке у туалета держали свинью, которую откармливали объедками со стола. Все постройки в городе, независимо от размера и назначения, были покрыты выгоревшей на солнце черепицей. Даже островерхая крыша лишенной крыльев мельницы на окраине деревни была замысловато выложена этими бледно-розовыми плитками.

Каждое воскресенье после мессы мадемуазель Шарль и еще полдюжины самых усердных прихожанок в черных шляпках из блестящей соломки всегда останавливались на площади у мэрии и вели там нескончаемые разговоры вполголоса. Самодовольный величественный кюре, толстый и краснолицый, переходил от одной к другой, высказывая свое начальственное мнение. До прихода немцев в Сен-Дени все официальные церемонии проходили в мэрии. Теперь с ее фасада французский флаг сняли.

Школа стояла чуть позади. Дата, выбитая над дверью, гласила, что ее открыли в 1884 году, как и тысячи других школ в сельской местности. Во времена президентства антиклерикала Жюля Ферри Франция построила первые общественные школы, чтобы отобрать у католической церкви ее главенствующее положение во французской системе образования [40] Речь идет о законах Жюля Ферри (1881–1882), устанавливавших обязательное всеобщее бесплатное начальное обучение в светской системе образования. . Школа была организована со свойственной французам рациональностью. Четыре просторных класса выходили во двор, засаженный тщательно подстриженными липами, каждая из которых была обложена по кругу белыми камнями. Двор был разделен на две части каменной стеной, которая была увенчана решеткой, затянутой мелкой проволочной сеткой – пример обстоятельного подхода жителей острова к разделению территорий и устройству заборов.

Одна часть двора была предназначена для мальчиков, другая – для девочек. Хотя в стене был проход, мальчики и девочки не смешивались. Они могли перекрикиваться через решетку, но никогда этого не делали. Играть вместе было не принято. Отношения между полами в Сен-Дени регулировались определенными правилами, поначалу приводившими нас в смущение. Из них мы сделали вывод, что любые контакты между мальчиками и девочками вне тесного семейного круга запрещаются. Из-за этого вдоль стены, разделявшей двор, витало напряжение.

Позади школы располагались две маленькие квартиры, выходившие на школьный двор. В одной жил толстый и жизнерадостный секретарь мэрии месье Дюпе, а в другой – директор школы месье Гийонне и его жена. Хилое и слабое тело месье Гийонне венчала большая львиная голова. Исковеркав фамилию, как это было принято у французских школьников, ученики между собой называли его Гийопетт. На носу у него было пенсне в позолоченной оправе, он всегда носил черный костюм и галстук. Однажды бабушка нанесла ему визит: она говорила потом, что он старый социалист и человек очень милый. Еще она сказала, что он похож на доброго льва. Мы отнеслись к этому скептически – в школе Гийопетт был очень строгим.

В школе и мэрии пахло смесью хлорки и фиолетовых чернил – тех, что делают из толченого мела в большой бутыли. Для меня это был запах “светскости” – светской и обязательной муниципальной школы. Светскость означала свободу от влияния церкви. Хотя маршал Петен и хотел светскость отменить, она утверждала себя этим запахом. Это была декларация независимости, и не только от религии, но и от нового французского правительства. Было совершенно ясно, что директивы правительства Виши нашего учителя месье Гийонне не напугают. В школе он никогда ни единым словом не похвалил маршала, хотя и вынужден был повесить у себя над столом цветной портрет героя Вердена в маршальской форме.

С другой стороны площади мэрии, которая из исторических соображений должна была бы называться Церковной площадью, стояла романская церковь Сен-Дени, названная в честь одного из первых христианских епископов. Церковь была свидетельством того, как давно здесь стоит наша деревня. Святой Дионисий был мучеником, и после того, как его обезглавили на Монмартре (горе мучеников), он, неся отрубленную голову в руках, дошел до того места, которое потом станет Сен-Дени, пригородом Парижа. Наша церковь, сложенная из бледно-золотого известняка, была построена во времена Алиеноры Аквитанской. Стройный и гармоничный фасад церкви был украшен незатейливой каменной резьбой. Я часто задумывалась, кто такой был этот святой Дионисий? Теперь мы зависели от его благорасположения, он стал нашим святым покровителем.

В церкви было темно и отдавало клерикализмом – этот запах очень отличался от запаха светскости. Сложная смесь: ароматы ладана, плесени и плотный приторный запах полуувядших белых лилий. Нам с Андреем стерильный запах школы не нравился – он символизировал порядок и ответственность. Но тошнотворно-сладкий запах церкви, куда Наташа нас время от времени водила по воскресеньям, раздражал еще больше. Однако каждый раз, когда мы ходили в церковь, меня охватывало какое-то смутное предчувствие. Я любила одеваться, в отличие от Андрея, которого даже злило мое желание быть нарядной. Мне нравилось смотреть на барышень Буррад в новых бледно-голубых воскресных платьях – Буррады были усердными прихожанами. Но больше всего на свете я мечтала, чтобы на меня снизошла милость Господня, и мне хотелось в Него верить. Может быть, Он поможет мне найти ответы на те вопросы, которые меня мучили? Пока мы сидели в холодной церкви на бесконечных воскресных службах, я всеми силами пыталась услышать голос свыше. Что если Бог заговорит со мной? Но под серыми сводами, залитыми бледно-зеленым светом, в одуряющем запахе поблекших цветов ничего не происходило. Служба, проходившая на латыни, окрашенной французским акцентом, усыпляла, писклявые песнопения набивали оскомину, как прокисшее вино. Минута, проведенная в церкви, длилась час.

В конце концов мы с Андреем решили, что в церковь больше ходить не будем. Ах, как бы мы хотели сказать “нет” и школе! Вкусив радость походов на дикие пляжи и прогулок в сельской местности, Поль, Андрей и я считали себя взрослыми. Пока во Франции устанавливался “новый порядок” маршала Петена, по всей стране начало занятий в школах неделю за неделей откладывали. Мы жили в надежде, что школу так и не откроют. Но однажды утром в конце того бесконечного лета нам всем троим пришлось встать очень рано и отправиться-таки в школу. Мы опять лишились свободы. Право на недолгий отдых мы получали только благодаря сбору винограда: время от времени нам разрешали пропустить полдня занятий и пойти срезать виноградные гроздья.