Слава Телегин - Большая Книга. Том 1. Имперский сирота [litres самиздат]

«Дальстроем» назывался трест по дорожному и промышленному строительству на Колыме. Основной задачей треста в те годы являлось получение в кратчайшие сроки максимального количества золота. Золота на Колыме было много, а рабочих рук – мало.

Но Иосиф Виссарионович знал, как исправить ситуацию. И, начиная с 1932 года на Колыму поехали вагоны с заключенными. Год от года вагонов становилось все больше, и к 1938 году регион, насчитывающий еще семь лет назад населения всего несколько тысяч человек, превратился в развитую сеть лагерей и предприятий, с дорогами и собственным административным аппаратом, с центром в городе Магадане. Общее же количество людей, вольных, зеков и сотрудников НКВД в 1938 году перевалило за отметку в сто тысяч. И пересылка зеков в эти края с большой земли тоже била все рекорды, так что сухогруз был куплен у США очень вовремя.

Сменив табличку «Коммерческого квакера» на «Индигирку» пароход благополучно пересек океан и в августе 1938, после почти месячного перехода по морю, впервые пришвартовался в бухте Нагаева на Колыме. Так бывший сухогруз, трепетавший ранее перед Святым Духом Великих Американских озер, перешел на службу атеистам из НКВД, самым ценным грузом которых были в те времена советские зеки.

За свою первую полноценную навигацию 1939 года, «Индигирка» перевезла из Магадана во Владивосток и обратно около семнадцати тонн грузов и 580 пассажиров. И 7 декабря тридцать девятого, готовилась к погрузке, чтобы завтра выйти в свой последний рейс из Магадана во Владивосток – потом навигация закрывалась до марта. Яс, спустя восемьдесят лет с того дня, внимательно изучит все материалы об этом рейсе, изучая судьбу отца советской космонавтики Сергея Павловича Королева. Но в декабре 1939 Королев пока еще был не отцом космонавтики, а свежеосвобожденным зеком и тоже должен был быть на этом корабле, если бы не его опоздание на этот рейс из-за так кстати сразившей его простуды по пути с прииска Мальдяк в Магадан.

Всего в тот день на пароход погрузили 1173 человека – вдвое больше, чем «Индигирка» перевезла до этого за всю навигацию. В это число входили отбывшие свой срок вчерашние заключенные, этапируемые на большую землю на пересмотр дел 49 зеков, их конвоиры, а также вольные дальстроевцы: отпускники, отработавшие срок найма гражданские и члены их семей.

Трюмы парохода были забиты под завязку. Стояли последние дни навигации, морской путь был единственным способом связи с большой землёй, и магаданское начальство спешило доставить эту очень разношерстную компанию во Владивосток – в Магадане им зимой делать было нечего, да и кормить их еще пришлось бы. И нужно ли говорить, как спешили попасть на большую землю вчерашние заключенные и получившие расчет контрактники? В трюмы набивались битком – ничего, шесть дней можно побыть селедкой в бочке, зато не застрянешь в Магадане до весны. Большинство пассажиров, не считая тех пятидесяти, которых везли на пересмотр, уже предвкушало обильный новогодний стол – кто во Владивостоке, кто в своей родной сельской хате, а кто и в самой Москве. Ради такого можно и потерпеть неделю в вонючем, не оборудованном для перевозки людей, лишенном даже самых простых нар темном трюме.

«Индигирка» была самым маленьким судном в «Дальстрое». Его длина составляла 77 метров, наибольшая ширина – 13 метров. Сухогруз имел четыре грузовых трюма, каждый глубиной около восьми метров. Так как пароход считался грузовым, то кают было только шесть, и рассчитаны были они только на 12 пассажиров, членов команды. Шлюпок было всего две, вместимостью по 40 человек каждая. И то сказать, зачем сухогрузу больше?

Всё, что находилось в трюме, официально считалось «грузом». Капитан корабля, Николай Лаврентьевич Лапшин, пятидесятичетырехлетний тертый морской калач, устало обходил судно. «Докатился, капитан», – с горькой усмешкой говорил он мысленно сам себе. – Когда-то с «Карлом Либкнехтом» по Балтике ходил, а теперь живых людей, как скот перевозишь в трюмах. А откажешься – за антисоветчину завтра в тот же трюм с зеками старший лейтенант НКВД Корсаков и тебя упечет». Команда помощников у него была никудышная: перед самым отправлением отказался идти в рейс и оставил судно его старший помощник, с которым капитан ходил уже три рейса. Значит, придется идти с двумя штурманами, ничего не поделаешь. Капитан перевел на должность старпома не второго, а третьего штурмана, Тимофея Крищенко, самого младшего по должности помощника капитана. Двадцатишестилетний новоиспеченный старпом и образования-то приличного не имел. Он только что окончил краткосрочные штурманские курсы, но Лапшину почему-то казалось, что характер у него пожестче, чем у Песковского, оставшегося вторым штурманом. А в рейсе, когда трюмы забиты вчерашними зеками под завязку, это очень даже ценное качество. А за третьего и четвертого помощников капитану придется нести вахту самому. Черт бы побрал этот рейс.

Крищенко, новоиспеченный старпом, занес в судовой журнал дату: 7 декабря 1939 года, четверг. В определенных Уставом морского флота колонках отметил температуру наружного воздуха и воды, направление и силу ветра, после чего записал: “У причала порта Нагаево. По приказу руководства Дальстроя берем на борт пассажиров – освобожденных заключенных во второй и третий трюма. В четвертом трюме – отъезжающие после сезонных работ вербованные. Ожидается прибытие спецконвоя с зэками для первого трюма”. Сорок девять зеков и 9 конвоиров под началом Ивана Копичинского привезли на грузовиках уже под утро. Зеков быстро, матами и прикладами загнали в специально оставленный для них первый трюм в носовой части судна. Копичинский, несмотря на молодость, знал свое дело. Теперь можно было выходить в рейс.

«Отличное завершение трудового пути, капитан Лапшин» – еще раз сказал Николай сам себе, прищурившись на магаданское белое солнце, поднимающееся над сопками бухты. Однако, пора отчаливать, и так всю ночь провозились с погрузкой. Лапшин приказал отдать швартовы, и «Индигирка», на прощание прогудев Магадану из своих труб, взяла курс Зюйд-Вест.

Три первых дня пути, от бухты Нагаева до восточной оконечности Сахалина, прошли без приключений. Море недовольно хмурилось серой ледяной пеной, как это было почти всегда в Охотском море в декабре. Во всех четырех трюмах от большого количества людей было тепло, народ не роптал, хоть и воняло оттуда немилосердно. Зеки тоже вели себя прилично под неусыпным оком конвоиров с трехлинейками. «Ну, дай Бог. Но чтобы еще раз подписаться на такое – черта с два!» – Лапшин уверенно вел пароход мимо юго-восточного побережья острова.

10 декабря после обеда, когда «Индигирка» уже оставила позади мыс Терпения, вдруг начался шторм. Шесть, семь, восемь баллов… Пошел холодный косой дождь, который лил весь вечер, всю ночь и весь следующий день, 11 декабря. Ветер все крепчал, и вечером одиннадцатого декабря, когда сухогруз подошел к мысу Анива, крайней юго-востойной точке Сахалина, анемометр уже показывал 9 баллов, а дождь сменился сильным снегопадом. Видимость тут же сильно ухудшилась из-за пурги, а похолодало так, что палуба полностью обледенела.