Саулюс Шальтянис - Ореховый хлеб [сборник]

— Нет, — Рута как-то странно усмехнулась, и ее глаза наполнились слезами, — нет, потому что он поднял меня легко так, легко, и я…

— И ты?.. — Жаренас воздел руки, словно призывая немыслимое чудо. — И ты?..

— И я… — промолвила Рута, — и я… заплакала от счастья.

Как называются такие белые, похожие на косматых пуделей цветы, я не смог бы, конечно, сразу ответить. В праздник поминовения усопших такие цветы в Ясонеляй обычно несут на кладбище, и они, несомненно, вовсе не пахнут псиной. С такими вот цветами Ясон сидел возле пруда и ножиком укорачивал их стебли, а потом спохватился, что чересчур укоротил их, и бросил взгляд на мамашу.

— Никто таких цветов не дарит, — сказала мамаша, — я бы их выбросила, если бы кто-нибудь мне преподнес.

— Мамаша, — произнес обиженно Ясон, — не оскорбляйте мои цветы… Сейчас ведь осень, понимаете? Розы давно уже замерзли. Не огорчайте меня без нужды, мамаша, и не выказывайте своих капризов. Если кто-нибудь и швырнет эти цветы в лицо, то мне, а не вам, мамаша.

Мамаша потянула носом, достала из своей новой зеленой сумочки кусочек сахару и принялась его сосать.

— Не оскорбляйте мои цветы, — повторил Ясон. — И еще… Мне очень неприятно, но Матулёниса это все-таки раздражает, когда вы тайком крадете с его стола сахар. Я куплю вам целый килограмм, только не раздражайте Матулёниса.

— Я знаю, — сказала мамаша и проглотила сахар, — это очень некрасиво, и я больше не буду воровать. Мне не нужно целого килограмма сахара, так много даже невкусно. А Матулёнис донес на меня, написал в дом для престарелых.

— Придется вернуться, — сказал Ясон, — мы с вами провели свой отпуск и оба возвратимся назад… Честное слово, мамаша, я не могу взять вас с собой. Я даже не знаю, что со мной будет завтра, даже что я буду делать сегодня.

— Извини меня, Ясон, если я обидела тебя и твои цветы… Но Матулёнис все грызет меня, что я сосу твою кровь, и он высмеял меня, когда я ненароком проговорилась про эту печурку для гренков.

— Успокойтесь, мамаша, никто не сосет мою кровь, а такая печурка просто незаменимая вещь.

— Спасибо тебе, Ясон, — сказала мамаша и робко достала из кармана своего пальто потертую открытку с видами Крыма. — Я подумала, если ты не имеешь ничего против… Он очень симпатичный старичок, не курит и не пьет… и он сам охотно согласился бы… Ясон, я нашла, если, разумеется, ты не будешь против… я нашла тебе отца. Йокубас Пищикас, он мне как раз хорошая пара, такой же одинокий, как и я, но очень милый, другого такого во всем доме для престарелых не сыщешь.

— Йокубас! — повторил Ясон, вздохнув. — Йокубас Пищикас!

— Он еще совсем крепкий старичок, — обрадовалась мамаша и протянула Ясону открытку с видами Крыма. — Тут Йокубас шлет тебе горячий привет, он только и мечтает обнять тебя, Ясон.

— Спасибо, — сказал Ясон. Он повертел в руках открытку, засунул ее в свою планшетку и порылся в карманах. — Если бы Йокубас курил, я подарил бы ему зажигалку, больше у меня ничего нет.

— Боже упаси, не надо! — воскликнула мамаша. — Чего доброго, он еще начнет курить. Если тебе нетрудно, то лучше надпиши на печурке, что ты даришь ее мне и Пищикасу, и Йокубас будет очень, очень счастлив.

В это время как раз распахнулась дверь веранды Матулёниса, и оттуда грянула музыка о сотворении мира. Из-за угла появилась Рута Жаренене с детьми и коляской, которая теперь катилась легко и бесшумно. Ясон стыдливо спрятал свои цветы под полой дохи. Мамаша смотрела на Ясона такими преданными и вместе с тем печальными глазами, что Ясон остановился и снова вытащил открытку с видами Крыма и торопливо ткнул в нее пальцем:

— Мамаша, это Крым, божественная природа, и верьте мне, как только я крепче встану на ноги, куплю автомобиль и, поверьте, отвезу вас и Йокубаса на теплый берег Крыма.

Мамаша даже не думала вставать и продолжала сидеть, сложив на коленях руки.

— Рута… — Ясон бежит ей навстречу и уже издали протягивает букетик цветов. — Я было думал, что сегодня тебя совсем не выпустят из дому.

— Не надо, Ясон, — говорит Рута, — на нас смотрят.

— Кто? — спросил Ясон. — А, это одна такая… моя мамаша.

— Нет, — говорит Рута и, даже не повернув в его сторону голову, проезжает со своей коляской мимо, — там, на другой стороне улицы.

Ясон рассеянно оглянулся и только тогда заметил на крыше дома Жаренаса его двоюродного брата Навицкаса, который чистил трубу, а затем и самого несравненного своего друга детства, торопливо взбиравшегося наверх по лестнице, — то ли в спешке, то ли от волнения он забыл оставить внизу свой неизменный коричневый портфель.

Прунце прогнал Навицкаса с крыши и, положив свой портфель на край трубы, сделал вид, будто сам он, в белой сорочке и при галстуке, чистит трубу.

— Рута, — сказал Ясон, идя за ней следом, — если ты не боишься, то поезжай к забору детдома.

Рута молчала, и Ясон не мог понять, послушалась ли она его, но все же он медленно прошел мимо дома Матулёниса, свернул за угол и тогда, сделав большой крюк, пригнувшись, пробежал через детдомовский двор и оказался у забора, но только с другой стороны. Тут он ножом стал расширять щель в покосившемся уже заборе, возведенном еще во времена Ясонова детства.

Рута видит, как сквозь прогнившую доску пролезает лезвие ножа, и слышит приглушенный шепот Ясона:

— Не уходи, Рута, очень прошу… теперь уж никто не поймет, что ты говоришь со мной… Я хотел подарить тебе цветы.

— Я не могу, — говорит Рута, — на меня смотрят… да и куда я их дену?

— Так и не надо, — шепчет Ясон, — ты только просунь руку в щель, подержи чуть-чуть цветы, а потом можешь их бросить. Честное слово, что за разница, раньше или позже цветы завянут, и все равно их придется выбросить.

Рута смотрит на крышу своего дома, на своего мужа, усердно прочищающего дымоход. Ее правая рука нащупывает цветы по ту сторону забора, ее пальцы останавливаются на каждом венчике, как бы приглядываясь к нему, потом отрываются от цветов, прикасаются к лицу Ясона и вдруг начинают гладить его голову.

Жаренас приподнялся на цыпочках, налег грудью на трубу, протер о рукав стекла своих очков и направил тысячи их диоптрий на забор, словно под мощным микроскопом высматривая каждый гвоздик в нем, зеленоватый лишай и даже ходы, прорытые в дереве короедом, но проникнуть туда, за забор, где была рука его жены, он так и не смог, и директор ресторана спустился по лестнице, а когда он вновь возвратился на крышу, чтобы забрать забытый там портфель, Рута уже была возле дома Матулёниса, а в заборе зияла лишь страшная черная щель.

Ясон шагает по детдомовскому двору, а следом за ним — гурьба ребятишек, они хватают его за полы дохи, подскакивая, ударяют кулачками по спине и горланят: