Саулюс Шальтянис - Ореховый хлеб [сборник]

— Рута, насыпьте, пожалуйста, в этот мешочек манны моему другу Ясону, — сказал Жаренас.

Ясон снова налил себе настойки, кивнул Навицкасу и выпил.

— О, Укмерге!.. Там даром раздают леденцовых прозрачных петушков!..

— Нету манны, — шепотом сообщила Рута.

— Как это в доме может не быть манны?! — вскипел Пранас Жаренас. — Обождите, Ясон… Рута, очень прошу тебя, или лучше, пожалуй, ты, Навицкас, сходи на кухню и посмотри, как это может быть!

— Точно говорю, Пранас, нет как нет манны, хоть шаром покати, — подтвердил упавшим голосом двоюродный брат Навицкас. — Детям сегодня последнюю сварил. Завтра в магазин сбегаю и куплю… Или, постой, могу у соседей занять.

— Мне не нужно занятой манны, — заявил Ясон и снова опрокинул полный бокал. — Не будьте вы на побегушках, Навицкас, очень прошу вас об этом. В вашем-то возрасте я бы не бегал, а ходил бы степенно, потихоньку и не позволял бы этому Прунце на мне верхом ездить.

— Навицкас, ради бога, да разве ж я на тебе верхом езжу? — Жаренас сокрушенно вертит головой. — Навицкас мне, можно сказать, и не как двоюродный брат вовсе, а вроде бы старший брат… мы вместе и дом строили, и живем вот вместе, по-братски.

— Надует тебя Прунце и глазом не моргнет, — сказал Ясон, кивнул Навицкасу и выпил еще. — О, Укмерге!.. Там не лекарствами, а прозрачными петушками лечат… Вот взгляните, этот Прунце, лучший друг детства, не так ли? А что он понимает в петушках? Взгляните-ка на него, я вас очень прошу. Он оставляет человека с распухшей, как колода, ногой одного в лесу и убегает, прихватив с собой последние остатки манной крупы, и потом еще спрашивает, чего мне от него нужно! Отчего я хожу с ножом за поясом? Манны, товарищ Прунце, манны мне нужно, манны, которую ты сожрал, наверно, даже сырую, несваренную.

— Где? — тихо спросила Рута. — Где ты его оставил?

— Рута, — сказал Жаренас, — все это очень глупо… все это было очень давно, а может, и вовсе этого не было, как подумаешь.

— Вот тут, — сказал Ясон, послюнявил палец и ткнул им в стол, — вот тут, представь себе, Ясонеляй, а тут для ясности Париж, здесь Москва, а эта колбаса, скажем, Уральские горы… А вот Сибирь… Так вот в этом месте Прунце меня и оставил.

— Господи, господи! — застонал Жаренас. — Как я был глуп!.. Золото поехал искать! Аккордеон хотелось купить! Ясон, но ты ведь сам виноват. Это ты меня совратил!.. Будем же людьми, Ясон, чего же тебе на самом деле теперь от меня нужно?

— Манной крупы, — улыбнулся Ясон, — я уже говорил… Десять горстей и ни одного грамма больше… О, какое это было замечательное путешествие! Накупили мы прокисшего лимонада и рыбных консервов и пустились по всей России… А у Прунце начался понос.

— Может, и начался… — робко засмеялся было Жаренас, — но мне кажется, не я один пил этот лимонад.

— Конечно, — согласился Ясон и опять провел пальцем по скатерти. — Вот так вот и ехали от самых Ясонеляй: я консервы — ты консервы, я лимонад — ты лимонад. И знаете, отчего нас никто не останавливал, не задерживал? Да потому, что попросту не могли — все за носы держались.

Навицкас весь трясся даже от смеха — видимо, ему вдруг воочию представилось, как эти два золотоискателя трясутся на узкоколейках и поездах с серьезными и сосредоточенными лицами, а за окнами вдоль железной дороги видны люди в красочной национальной одежде, какую недавно показывали по телевидению.

— Доброй ночи, Прунце, — внезапно оборвал разговор Ясон, — удачи тебе в труде и счастья в личной жизни.

— Постой, постой. — Жаренас хотел остановить Ясона, но тот решительно замотал головой.

— Куда же ты пойдешь, ведь ночь на дворе, мы тебе здесь постелем.

— Спасибо, — поблагодарил Ясон. — У меня есть где переночевать, я живу на мыловаренном заводе, прошу вас завтра поздно вечером навестить меня там… Десять горстей, и ни грамма больше!

— Ладно, ладно, Ясон, завтра вечером я тебе принесу.

— Спасибо тебе, Прунце, — пожал ему руку Ясон, — спасибо, что не остаешься в долгу. — Ясон подошел к двери, раскрыл ее и как-то странно улыбнулся своему другу детства.

— Только не ты, Прунце… мне твой запах неприятен. Если уж на то пошло, то пускай лучше твоя жена мне завтра принесет эту манну… А я попробую манны и улетучусь. Прощайте же, и будем считать, что Ясона здесь вовсе не было. Ничего не было — ни твоих бедных кроликов, которых ты всех перерезал за один день, ха-ха, замочишь кроличью шкурку там где-то под Юконом, пополощешь ее в речке, где вода мутная, но не от песка, а от золота, и вот у тебя уже золотое руно… И можешь тогда, Прунце, хоть сто аккордеонов купить и зашибать деньгу на свадьбах, пикниках, крестинах, похоронах…

— Слушайте, — воскликнул Жаренас, побледнев, — слушайте!.. Так ты хочешь, чтобы Рута?.. Чтобы моя жена?.. Вот что тебе нужно?!

Ясон хлопнул дверью и легким шагом, чуть пошатываясь, зашагал по улице мимо картофельного поля к своей мыловарне за этим полем, напевая сквозь стиснутые зубы: «О, Укмерге, о, Укмерге, о, Укмерге…»

Как же выглядит дом, в котором живет Ясон, вернувшийся в родной городок Ясонеляй? Дом этот — развалины сгоревшего небольшого мыловаренного завода, из которого время давно уже выветрило ароматы туалетного мыла, оставив лишь едкий запах извести, сырости и гнили и еще какое-то зловонье, напоминающее запах псины. Обкрошившаяся и поблекшая надпись на фронтоне «Мыловаренный завод Жадейкиса и Гляуберзонаса» еще пытается напомнить о своем былом величии, а жалкий остаток заводской трубы, покосившейся сильнее знаменитой Пизанской башни, держится неизвестно как и за что. Ясон сидит раздевшись, как будто на дворе еще лето и зеленеет вылезшая из трубы березка да цветут на развалинах дикие георгины выше человеческого роста. Ясон попивает чай прямо из чайника, словно в Ясонеляй не хватает чайных стаканов. Он вытаскивает из ему одному только ведомого тайничка под дымоходом скорченные временем и сыростью книжицы и читает их, будто в Ясонеляй нету библиотеки и вообще других книг, не пропахших гнилью.

— Жадейкис, — говорит Ясон, — Жадейкис и Гляуберзонас, ах, так это вы таким образом зачитали мои книги!

Ясон осторожно отрывает слипшиеся страницы одну от другой, затем придавливает книгу кирпичом и берется за другую.

Ветер теребит пламя свечи, Ясон укладывается на полосатом тюфяке, над которым нависает подвязанная на проволоке тепличная рама с натянутой на нее и изрядно уже порванной полиэтиленовой пленкой. Он открепляет проволоку, и вот уже над ним опускается надежная крыша-навес, охраняющая его от всех ветров. И из этой самодельной теплицы, освещаемой и согреваемой изнутри пламенем свечи, слышится неясное бормотание и какая-то мелодия без слов: Ясон мурлычет ее со сжатыми губами, не доканчивая и все начиная сначала.