Саулюс Шальтянис - Ореховый хлеб [сборник]

— Извини меня, пожалуйста, — взмолилась мамаша, виновато глядя на Ясона, — но разве же я неправду им сказала?

— Ну ладно, мамаша, — говорит Ясон. — Вы правду сказали, пускай себе Ясон роет золото, гребет лопатой.

Ясон посмотрел на часы, на пустынную аллею парка и на домик бывшего директора приюта Матулёниса со стеклянной верандой, достал из планшета еще завернутые в масляную бумагу щипцы, отвертку, ключи, блестящие пружины и принялся чистить все это охапкой листьев.

— Я не хочу возвращаться в дом для престарелых, — снова заговорила мамаша.

— Ну и не возвращайтесь, мамаша, не возвращайтесь. Мой директор Матулёнис чудесный человек, он, несомненно, согласится потерпеть несколько деньков и не выгонит вас.

— Нет, Ясон, — печально покачала головой мамаша. — Матулёнис очень хороший только тогда, когда ты здесь, а когда тебя нет, он меня называет… — Мамаша вдруг залилась слезами и что-то шепнула Ясону на ухо. — Вот как он меня называет за то, что я тебя будто бы в свекле бросила.

— В картошке, мамаша, — поправил ее Ясон и поднялся, ибо вдалеке, в самом конце аллеи показалась детская коляска, за которой шла Рута Жаренене с двумя детьми, как всегда, ухватившимися за полы ее длинного, ладно облегающего стройную фигуру пальто. — Так что давайте не будем путать какие-то там бурачки со священной картошкой.

— Я и не путаю, — вздохнула мамаша, — но, может быть, тебе лучше было бы снять какую-нибудь комнату, а то и купить целый дом? Что тебе стоит?.. Тогда ты смог бы взять меня к себе.

— Мамаша, — сказал Ясон, поспешно раскладывая свои инструменты и пружинки по карманам и в планшетку, так как детская коляска постепенно приближалась к пруду и так как открылась стеклянная дверь веранды Матулёниса и оттуда грянула музыка, заглушающая даже скрип и визг разболтанной детской коляски. — У меня нет дома, сами видите, мой дом — это бывшая мыловарня и это картофельное поле… которое вы, дорогая мамаша, столь легкомысленно перепутали со свекольным. И наконец, у меня вовсе нет намерения искать себе какую-то душную и заплесневелую пещеру. Да поймите же, мамаша, не могу я вас взять к себе. Куда? В эти развалины? Там даже крыши нет, там нет ни горячей, ни просто холодной воды и печурки для гренков… Там свищет ветер, и знаете, о чем он свистит? Об остром воспалении легких и бронхите.

И Ясон начал безудержно во все горло хохотать, довольный собой, потом он перевел дыхание, уставившись на детскую коляску и похлопывая старуху по плечу:

— И увезти вас, мамаша, я тоже никуда не могу — в чемодан или вещевой мешок вас не уложишь. Рад, что вы сумели сбежать из дома для престарелых, спасибо, что не забыли Ясона, вот только картошку с бурачками спутали… Да, но придется вернуться назад, придется… потому что наверняка вас давно уже там хватились и разыскивают — на сей раз, чую, с милицией и собаками.

Не оборачиваясь, с широкой улыбкой на губах Ясон идет по аллее детдомовского парка, и музыка Матулёниса гремит все громче в его ушах. А мамаша гонится вслед за ним, запыхавшись, и кричит:

— Не беги так быстро, я не поспеваю в этих сапогах за тобой.

— Мамаша, — говорит Ясон, останавливая ее рукой, — побудьте хоть несколько минут одна. Посидите вот тут, на скамейке под сиренью, а я тем временем… Видите?.. Ее зовут не как-нибудь, а Рутой…

— Знаю, — говорит мамаша, — из того же дома… А что ты собираешься ей сделать? Ладно, могу и под сиренью здесь посидеть. А ты, наверно, хочешь и ее чуть-чуть попугать? С твоей книжечкой законов? — И мамаша, ступая на носках своих новых зимних сапожков, скрывается в кустах сирени.

— Мамаша, — бормочет Ясон, — провалитесь вы пропадом хоть на минуту, если нетрудно. — И он сжимает в руке щипцы, грустно, словно перед смертью, окидывает Руту взглядом с головы до ног и совсем уже угрюмо произносит:

— Ваша коляска очень скрипит, ни разу, видно, не смазывали, ее подремонтировать надо.

При этом он вздыхает, сбрасывает свою доху и, присев на корточки, раскладывает на земле все свои инструменты.

Рута Жаренене боязливо оглядывается вокруг, прижимая к себе обоих старших детей, и подталкивает вперед коляску с младенцем.

— Но, простите, я вас не знаю…

— Вы только послушайте, — говорит Ясон, сидя на корточках возле своей дохи, расстегнутой планшетки и инструментов, — слышите, как мерзко она визжит… Я слышать не могу визжащих колясок.

— А мне и так ладно будет! — говорит Рута, побледневшая от волнения.

— Но ведь от такого визга и ребенок может проснуться. — Ясон становится все грустнее и начинает ковырять щипцами землю.

— Нет, не проснется, — смущенно говорит Рута. — Но чего вам надо?

— Да ничего такого, — машет рукой Ясон, — коляску хотел подремонтировать. Заметил, что визжит, ну и решил, смазать, мол, надо. Рессоры передние, гляжу, сели, головка ребенка, стало быть, неправильно лежит.

— А как она должна лежать? — спрашивает Рута, она подсовывает младенцу подушку поглубже под голову, одним глазом поглядывая на Ясона, а другим на своих мальчиков, которых брошенная доха притягивает, словно какой-то страшный и невиданный зверь.

— Ясно, что выше, — обрадовался Ясон, — кровь тогда у ребенка к головке не приливает.

Он ловко вытаскивает разболтанную рессору, еще ловчее растягивает новую, коляска, правда, чуть затрещала, но младенец не проснулся. Тем временем окончилось «Сотворение мира» Матулёниса, и вдруг стало совсем тихо, только и слышно, как пыхтит Ясон, смазывая оси колес, он даже поменял шины на новые, вынутые из-за пазухи, а младенец не только не проснулся, но вроде бы еще крепче уснул.

— Видите. — Ясон даже не улыбается, он прямо-таки весь сияет. — Нисколько теперь не визжит, да и вид совсем другой с новыми рессорами.

Он укладывает инструмент в планшетку и в карманы, он не может нарадоваться на обновленную коляску. Мальчики слезают с его дохи, Рута прикусывает губу, потом глубоко вдыхает пересохшим ртом пропитанный дымом ясонеляйский воздух, дети снова ухватились за полы ее пальто, и теперь уж, конечно, коляска не только от прикосновения ее пальцев, но, казалось бы, от одного даже ее вздоха легко катится — и даже не по асфальту, а по размытой дождем тропинке, да к тому же чуть в гору.

— Я Пранас Жаренас, запомни, дорогая моя, что я Пранас Жаренас — самый молодой директор ресторана нашей системы. И хватит, хватит нам поглядывать на улицу через щелки в заборе. Раздвинь все занавеси. Что он теперь делает?

— Вроде бы ничего, — говорит Навицкас, — вроде бы разговаривает с какой-то собакой.

Жаренас снимает ботинки и носки, ставит ноги в пустой таз и говорит Руте:

— Главное — спокойствие… налейте, пожалуйста, воды, только не слишком горячей, прошлый раз, когда он беседовал не с собакой какой-то, а со старухой, вы, Рутяле, налили, можно сказать, кипяток. И еще соли, пожалуйста, три горсти, и у нас будет полное спокойствие.