Саулюс Шальтянис - Ореховый хлеб [сборник]

А из-за холма с криком и гиканьем вылетела прусская конница и врезалась в самую гущу крестоносцев. Смешались лошади и люди, пруссы бились недолго, но жестоко, потом повернули коней и отступили. Рыцари и их оруженосцы затянули победную песню «Christ ist erstanden» [2] «Христос воскрес» (нем.) . и начали преследовать бегущих пруссов. Граф Барби чертыхался и грозил кулаками:

— Бараньи головы! Это языческое коварство!.. Свиньи…

Но крестоносцы в пылу боя его не слушали.

За холмом, выстроившись в три ряда, под укрытием подпертых шестами щитов стояли прусские пехотинцы. Они расступились, пропуская своих всадников, а затем снова сомкнулись. Рыцари не могли остановить разбежавшихся лошадей, и в них полетели сотни стрел. Гирхалс, хватая ртом воздух, почувствовал, что он падает из седла, и лошадь с распоротым заостренными кольями животом придавила его. Он лежал почти без сознания и словно сквозь туман видел приближающегося всадника, похожего на Монте, но лица его не мог разглядеть…

И я узрел: вот палевый конь, и имя сидящего на нем всадника было Смерть, и ад следовал за ним…

Из леса, окружающего поле, показалась другая часть прусских всадников и пеших, отрезая путь к отступлению.

И горстка вырвавшихся крестоносцев, словно преследуемая самим дьяволом, убегала по лесу все глубже в трясину. Они спотыкались о сгнившие стволы деревьев и падали, задыхаясь, снова поднимались и очертя голову снопа бежали не разбирая дороги, проваливаясь в болотные окна.

Монах, сжегший деревню Покарве, и два оруженосца, единственные добравшиеся до суши, упали наземь, но снова поднялись и, толкаясь, стали залезать на дуб. Они уселись на ветвях, затаив дыхание, и монах затянул своим тоненьким, дрожащим от холода и пережитых страхов голоском псалом пресвятой девы Марии.

Через некоторое время из кустов вылез прусс, глянул на ветви дуба и преспокойно уселся в траве. Следом за ним появилось еще несколько пруссов: они хладнокровно, как бы совсем не обращая внимания на немцев, устроились рядом с первым.

Медведь ревел в реке на отмели, разбрызгивая лапами воду. Он был цепью прикован к пню.

В лагере пруссов пылали костры, на вертелах шипели туши. Генрих Монте пил с пруссами, празднуя победу, и молча следил за медведем. Несколько воинов толкали откормленного монаха, подгоняя его копьями в объятия зверя, и гоготали во все горло:

— Ха-ха, толстопузый разбойник, нас-то ты окрестил, окрести теперь нашего предка, ха-ха!

Монах упирался, затем, пятясь назад, испуганно пробормотал:

— Дитя мое, я крещу тебя во имя отца и сына и святого духа…

Он плакал от сознания своего бессилия.

Всадник на вороном коне величаво и неторопливо ехал через лагерь.

— Монте, — обратился он к вождю, не слезая с коня, — тебя зовет к себе жрец Алепсис.

— Почему я должен явиться к нему, а не он ко мне? — пожал плечами Монте.

— Не спорь, Монте, — предостерег его Кольтис, одноглазый старый прусс. — Хоть ты и избран великим вождем пруссов, Алепсис все же могущественнее тебя: он разговаривает с богами…

— Скажи, что я прибуду завтра.

— Сейчас! — настаивал всадник.

Монте поднялся. Ауктума подвел коня. Катрина, не спуская глаз с Монте, вышла из палатки:

— Генрих, куда ты? Я тоже с тобой… Не оставляй меня одну.

— Подай коня и моей жене, Ауктума…

Они ехали лесом, провожаемые глазами невидимых стражей Алепсиса, которые, однако, то и дело мелькали между деревьев. На опушке священной дубовой рощи всадник остановил их:

— Обождите здесь.

Монте и Катрина спешились и передали поводья Ауктуме.

— Катрина, не молись здесь, — сказал Монте, — здесь нельзя молиться по-христиански. Здесь священный лес.

— Хорошо, Генрих, я постараюсь не молиться.

Из дубовой рощи вернулся всадник и сказал:

— Монте, следуй за мной… Если эта женщина действительно немка, пускай она останется.

— Нет, она пойдет со мной. Она моя жена.

На ветвях тысячелетнего дуба развевались ленты пестрой ткани и куски шкур, свисало мясо дичи, присохшее к костям. Жрец Алепсис вышел из сложенного пирамидой бревенчатого домика. Осенний ветер трепал его белое одеяние и седые пышные волосы. Монте приложил ладонь к горлу, выражая этим свою верность, и склонил голову.

— Великий прусский вождь Монте, я заставил тебя ждать, — сказал Алепсис, кончиками пальцев смахивая набегающую на глаза слезу. — Я говорил с богами, и они сказали: тевтоны будут наказаны, и более чем достаточно. Разумеется, лишь тогда, когда мы будем почитать только своих богов и будем слушаться тех, кому дано говорить с богами… Монте, почему ты попрал обычаи отцов и не прислал сюда третью долю своей добычи?

— Ах вон оно что!.. Кони и оружие необходимы для того, чтобы бить тевтонов, а золота, Алепсис, ты тоже не требуй, ибо лишь за золото купцы соглашаются продавать оружие!

— Не гневи богов, Монте!.. Спокон веков мы третью долю добычи отдаем богам. И еще. Жена прусского вождя не может быть немкой. Твой отец прочил тебе в жены пруссачку. А ты из Магдебурга вернулся с немкой.

— Великий жрец Алепсис, — сдерживая себя, сказал Монте, — боги простят меня, потому что я люблю эту немку.

— Нет! — вскричал Алепсис. — Ты говоришь как христианин. Ты лучший воин и вождь, за тобой идут все; но что будет, если все начнут брать в жены немок? Дети уже станут говорить по-немецки… Лучше всего будет, если ты ее пожертвуешь богам.

— Когда я начал готовить восстание, ты не спрашивал меня о том, кто моя жена. — Монте сжал рукоятку меча. — Лучше приноси в жертву быков, Алепсис.

Алепсис опустил голову и вернулся в свой пирамидальный домик. Ветер трепал огонь меж камней, поддерживаемый денно и нощно.

— Что он от тебя хочет? — спросила Катрина.

— Ничего. Он хочет принести в жертву быка.

— Монте! — воскликнул снова появившийся в дверях Алепсис. — Мы избрали тебя, мы же можем тебя отстранить. Но будем жить в мире. Я пожертвую только быка… да, только быка, если ты дашь обещание не принижать наших богов и всегда воздавать им то, что положено.

— Хорошо, я согласен, — побледнев, ответил Монте.

Бык с разукрашенными резьбой рогами стоял под дубом. Катрина испуганно следила глазами за каждым движением Алепсиса: он занес нож и всадил его в шею быка. Брызнула кровь, обагрив белые одежды жреца. Он подошел к Монте и помазал его шею кровью из чаши. Затем приблизился к Катрине и раздраженно плеснул ей кровью в лицо.

— Воли богов не изменить, — пробормотал Алепсис. — Она все равно останется христианской змеей, которую ты согреваешь на своем ложе.

— Ничего не бойся, — сказал Монте Катрине. — Мы уже уходим отсюда.

На лице Катрины высыхала, свертываясь, кровь.

Некоторое время было тихо, и казалось, что в этой дубовой роще живет один только Алепсис с вечным священным огнем. Но потом откуда-то появилось множество людей, одетых в белое, они окружили быка и спокойными привычными движениями принялись разделывать его тушу.