Саулюс Шальтянис - Ореховый хлеб [сборник]

Монте и Катрина возвращались лесом обратно в лагерь.

— Генрих, что он хотел от тебя? — Катрина взяла Монте за руку, их лошади шли рядом, касаясь друг друга боками.

— Он требовал, чтобы я тебя сжег.

— За что, Генрих?

— Для пруссов ты только немка. Но ради меня ты отказалась от своей родины, от своего дома, и теперь я буду для тебя домом и родиной, я защищу тебя и от пруссов и от немцев. Будь спокойна, Катрина.

Катрина внезапно придержала коня. Где-то совсем близко, словно из облаков, лилась печальная, горестная мелодия. Проехав немного вперед, они увидели в тени дуба сидящих пруссов. Горел костер, над ним шипела поджариваемая дичь. Песня, доносившаяся с ветвей дуба, внезапно оборвалась, и на дереве началась схватка, послышался треск, и на землю с суком в руках свалился весь грязный оруженосец. Он лежал перед Монте оглушенный ударом и глупо улыбался ему, пока один из пруссов не подошел и не надел ему на голову мешок.

— Поспел, — сказал Монте и повернул коня.

Из кроны дуба снова поплыла песнь.

Конь Монте вошел в речку и пил воду. Катрина соскочила с лошади и умывала лицо. Монте с горечью смотрел на такие знакомые и хрупкие плечи жены. Блики солнца падали сквозь раскачивающиеся на ветру ветви деревьев на воду, на лошадей, на лицо Катрины, по которому, казалось, пробегали тени тревожных мыслей. Внезапно Монте заметил корзинку, привязанную к ее седлу, и раскрыл ее. С удивлением он обнаружил там белую детскую вышитую рубашонку и шапочку — в его руках они были легче паутинки. Обернувшись, Катрина, как кошка, подскочила к нему и ухватилась за корзинку.

— Отдай! — крикнула она резко.

Монте лишь обхватил ее за талию и поднял в седло.

Лошади шли лесом.

— Я не должна была его оставлять, — опустив голову, сказала Катрина, и ей казалось, что снова и снова она въезжает на ратушную площадь Магдебурга… У позорного столба стоит наказанный за побег от своего господина слуга. Он выглядит очень смешным с пригвожденным к столбу ухом и с ножом в руке, — Катрина невольно усмехнулась… Затем Монте берет у нее из рук ребенка. Гирхалс помогает ей спешиться, Монте протягивает ребенка Гирхалсу, но сначала целует его и говорит Катрине:

— И ты поцелуй.

Она удивленно смотрит на Монте и целует сына. Тогда Монте тревожно озирается и в смущении говорит:

— Поднимемся, Катрина, на колокольню. Я хочу в последний раз взглянуть на город.

Катрина радостно, как ребенок, бежит к собору, и тогда уже Монте со всей осторожностью передает Гирхалсу сына.

— Не беспокойся, Генрих, — говорит Гирхалс, глядя Монте в глаза.

Всю колокольню облепили голуби, их белые перышки, застрявшие в железных переплетах оконных проемов, треплет ветер.

— Мне как-то не по себе, Генрих, перед дорогой… Говорят, пруссы очень жестоки. Быть может, это потому, что они живут в лесах среди животных?

— Что ты говоришь! Что ты говоришь, Катрина! — Словно и правда не понимая, о чем она говорит, Монте замахал руками. — В капитуле я узнал, что Орден заживо сжег моего отца.

Катрина вцепилась Монте в руку:

— Господи, за что же?

Монте молчал, опершись о решетку, затем, все больше горячась, заговорил резким, зычным голосом, уподобляясь уличному скомороху:

— Во имя господа бога, аминь… Да будет известно всем, что Тевтонский орден пресвятой девы Марии оставляет землю, которой Монте владел при жизни, его сыну… покорному слуге Ордена… слуге Ордена… слуге Ордена…

Монте ухватился за веревку колокола и как-то странно усмехнулся:

— Тут я был пруссом… пруссом… Но боюсь, что в Пруссии я буду только немцем…

На площади Гирхалса нет, только у позорного столба все еще стоит человек, не решающийся отрезать себе ухо, чтобы освободиться.

— Катрина, я еще не сказал тебе… Крестоносцы оставляют у себя сына заложником.

Катрина, словно лишившись рассудка, вскакивает на коня и кричит:

— Монте, я с тобой никуда не поеду!

И лошадь галопом помчалась через площадь.

А у столба стоит человек, обливаясь потом, и не отрывает глаз от дрожащего в руке ножа…

Лошади Монте и Катрины с опущенными поводьями мирно щиплют траву.

Из самой гущи леса вынырнул вдруг на взмыленном коне прусс и крикнул:

— Монте, литовцы!..

Пустив Ордену кровь под Кульмом и Памеде, пройдя за пару дней с боями долгий путь, литовцы отдыхали в прусском лагере. Женщины осторожно, как бы совершая священный обряд, обмывали одних, почти спящих уже воинов, другим перевязывали раны. Их лошади с изъеденными пылью и потом боками, фыркая и брызгаясь, жадно пили воду. Ауктума, выйдя из реки, остановился перед молоденьким литовским воином, который, свернувшись комочком, спал в траве. Его детское безусое лицо было покрыто толстым слоем пыли. Ауктума улыбнулся, нагнувшись, он бережно поднял его на руки, отнес к чану с водой и стал умывать ему лицо. Воин начал было сопротивляться спросонья. Ауктума еще разок провел своей широкой ладонью по его лицу, ополоснул водой его шею и грудь и вдруг как ошпаренный отдернул руку. Воин стоял съежившись и по-женски прикрыв руками грудь. Стараясь не выдать смущение, Ауктума тыльной стороной ладони прошелся по своей щеке и глупо улыбнулся.

— Я сама, — сказал воин и стал стаскивать с себя через голову, как платье, кольчугу.

В бане возле груды раскаленных камней сидели Монте и жемайтийский князь Трениота. Рядом с ними стояли кубки, наполненные медом.

— Говори, она ничего не понимает, — сказал Монте.

— Она напоминает мне Марту, жену моего короля Миндаугаса.

— А моя королева напоминает мне сына, заложника немцев, — сухо и учтиво усмехнулся Монте. — Говори.

— Миндаугас жаждет покоя… Ради этого покоя он готов даже отдать ордену жемайтов.

— Но разве Миндаугас может отдать то, что не принадлежит ему? — опять так же сдержанно и вежливо улыбнулся Монте.

Он встал и плеснул на камни воду. Горячим обжигающим паром затянуло лицо Трениоты.

— Говори, — сказал Трениота.

— У короля Миндаугаса теперь, пожалуй, и в одной Ливонии дел хватает.

— Ладно ты говоришь, — сказал задумчиво Трениота. — Я первый разжег тевтонам пожар у речки Дурбе, тогда ты раздул огонь в Пруссии, а искры долетели до Куршей и Ливов. Чирей надо выжигать каленым железом… Так мы выжжем на наших землях орденские замки и соберем все наши раздробленные племена воедино.

Трениота встал и приоткрыл дверь. Свежий воздух ворвался в баню.

— Теперь как раз самое время сделать это. Надо бы напомнить королю Миндаугасу…

— Выпьем же за короля! — Монте протянул кубок Трениоте. — Да помогут нам боги сообща выжечь огнем тевтонов.

Они сплеснули через плечо немного меда для богов и медленно выпили кубки до дна. Катрина принесла белую холстину и накинула им на плечи.