Саулюс Шальтянис - Ореховый хлеб [сборник]

Трениота, приготовляемый в последний путь, лежал на пушистых мехах, и его дочь, преклонив колени, стояла возле него, мыла и мазала его тело маслами, обряжала в торжественные воинские одеяния и доспехи. И под конец надела ему на голову шлем, не повседневный, изрядно потрепанный в боях, а сверкающий в свете факелов золотом — триумфальный, который должен был венчать его молодую красивую голову в победоносном походе от Даугавы до Вислы, от Соленого моря до Мозурских болот…

В прусский лагерь молча въехала на коне дочка Трениоты, измученная тяжелыми переживаниями, бессонными ночами и долгой дорогой, и пруссы, провожая ее безмолвными взглядами, чувствовали, что случилось нечто страшное и необратимое. Она смотрела на лица пруссов, словно ища среди них человека, которому она могла бы довериться. Ауктума, следовавший за ее конем, как верная собака, вышел вперед и со скорбным выражением глаз остановился перед ней. Она чуть сморщила лоб, как бы стараясь что-то вспомнить, и вдруг, соскользнув с копя, бездумно, в каком-то порыве прижалась к Ауктуме. Он стоял в смятении, потом поднял девушку и, окинув пруссов гордым взглядом, отнес ее в свою сплетенную из жердей палатку.

Пруссы собирались возле этой палатки Ауктумы, не смея заглянуть внутрь, пока не пришел Монте и не окликнул Ауктуму по имени.

— Трениота убит, — сказал вышедший Ауктума, все время с опаской оглядываясь на палатку. — Литовские воины не придут нам на помощь.

Монте опустил голову, и казалось, что, глубоко втягивая в себя воздух, он подавляет рыдания. Но, не произнеся ни слова, Монте медленно пошел по лагерю.

Военный совет заседал на берегу реки Преголи, и все глазели на громоздящиеся и ломающиеся льдины. Лед уносил вырванные с корнями деревья, обломки лодок и замерзшего на одной льдине крестоносца.

— Прошлогодний крестоносец, — усмехнулся Ауктума.

— О, если бы наши боги уложили их всех в такие ледовые постели, — вздохнул Кольтис.

— Еще многие из них дожидаются своей очереди, — сказал Монте. — И со всей Европы снова наводнят Пруссию крестоносцы. Поэтому я обращаюсь к вам и требую, чтобы каждое племя поставило новых воинов.

— Монте, но в деревнях остались одни только старики и дети. Война слишком затянулась. Наши земли опустошены. Который год уже мы ничего не сеем, а только режем крестоносцев. Но одной кровью сыт не будешь, — проронил старейший из воинов. — Нам грозит голод.

— Монте, отпусти часть воинов. Надо позаботиться о хлебе и на этот год, и на следующий, — обратился к Монте Кольтис.

— Мне не хватает воинов, а вы еще требуете, чтобы я отпустил их. Мы уже держим врага за горло, надо только из последних сил поднажать. Наши силы убывают, но в Кенигсберге уже подыхают с голоду, и пока они еще не дождались подкрепления, мы должны собрать как можно больше людей и атаковать эту крепость. Потому я вновь приказываю вам: шлите посланцев в Литву одного за другим, пускай они просят, умоляют, пускай ноги целуют, чтоб поскорее пришли нам на помощь.

— Решение твое разумно, Монте, — сказал Кольтис. — Пускай часть наших воинов возвращается на землю и будет пахать и сеять, а на их место станут литовцы.

— Нет уж, лучше мы будем есть траву, лягушек и жаб, запивая водой из Преголи, чем дадим хотя бы одному пруссу отступить от стен Кенигсберга, — строго возразил Монте.

Вожди переглянулись. Ауктума нерешительно поднялся и сказал:

— Монте, воины сами возвращаются к своим племенам, и мы не будем в состоянии удержать их.

Монте вскочил и окинул каждого из вождей грозным взглядом.

— Они вернутся, как только засеют свои поля, — успокоительно заметил старейший из воинов.

— И вы до сих пор молчали?! Вы, наверно, забыли, что Орден только и ждет, чтобы мы устали и разбежались все поодиночке? Неужели у вас иссякло терпение и вы перестали верить в победу? Когда настало время нападать, мы сами же отступаем.

— Не сердись, Монте, — снова неторопливо начал старейший воин. — Война продлится еще долго. Надо подготовиться к ней и собраться с силами. Вот увидишь, на следующую весну крестоносцы, как издохшие рыбы, поплывут по Преголе.

— Если мы только дождемся следующей весны, сидя сложа руки, когда нужно воевать… — сказал Монте хмуро. — За каждого отпущенного или сбежавшего воина вы мне головой ответите!

Он повернулся и пошел вдоль берега Преголи. В Кенигсберге зазвонил колокол, созывая на утреннюю молитву. Черная стая ворон поднялась с деревьев и пролетела с карканьем над головой Монте.

Костры гасли, пруссы ложились спать, и только часовой переругивался с крестоносцем, который, очевидно, терзаемый голодом и бессонницей, слонялся по городской стене. И на другой стороне Преголи обнаженный Ауктума с дымящимся факелом ловил для дочери Трениоты раков. Монте лежал за лагерем под дубом, глядя на звездное небо и неяркий огонек факела вдалеке.

— Самилис, — внезапно позвал Монте.

Самилис вздрогнул и остановился.

— У тебя звериный слух, Монте.

— Чего ты, Самилис, шатаешься тут как привидение?

— Я тебя разбудил, Монте. Я собрался половить раков, может, и тебе наловить?

— Мне не по вкусу твои раки… И не валяй дурака, Самилис.

Самилис незаметно спрятал нож и пробормотал:

— Я сам не дурак, и мне нечего валять дурака… Да пошлют тебе боги сладкий сон.

Он вскочил на коня и неторопливо поскакал вдоль берега, а затем по укрепленному мосту.

Монте дремал, но теперь он сразу же поднялся и велел трем воинам догнать Самилиса и следить за ним. Разбуженные воины спросонья долго и нехотя возились около лошадей.

Самилис пробирался сквозь кусты к воде, где виднелся огонь.

— Кто там? — крикнул Ауктума, поднимаясь с раком в руках и схватившись за копье.

— Свой. Хочу только половить раков.

— Самилис? — удивился Ауктума.

— И я хочу есть. Давай, я подержу огонь, а ты лови раков, так будет быстрей.

Ауктума пожал плечами, передал Самилису факел и, втайне следя за ним, до плеча окунул руку в воду.

— Там, там рак! — Самилис топтался на берегу, показывая пальцем.

— Я и сам, без тебя вижу, — хмуро бросил ему Ауктума.

— Слишком уж много ты начал видеть… И жену себе знатную подыскал, раб, — пробормотал Самилис и внезапно ткнул факелом Ауктуме в лицо.

Ауктума заслонил рукой глаза, но Самилис быстро накинул ему петлю на руки, привязал веревку к коню и вскочил в седло.

Ауктума бежал следом за конем сквозь колючие кустарники и деревья, пока не упал. Тогда Самилис остановил коня и спросил:

— Кто ты такой, собака?

— Я воин Монте… — тяжело дыша, произнес Ауктума, поднимаясь с земли.

Его разодранное тело кровоточило.

— Нет, ты мой раб! — крикнул Самилис и подстегнул коня.

Ауктума волочился следом по земле.