Мэгги О'Фаррелл - Хамнет

Зажав в пальцах лямку мешка, она в считаные секунды оказалась у входной двери и незаметно вышла на крыльцо. Прежде чем закрыть за собой дверь, она прислушалась и удовлетворенно кивнула: вопли Сюзанны прекратились, значит, она уже играла с тетей.

Она как раз собралась перейти на другую сторону улицы, но помедлила, пропуская проезжавшую лошадь, и в этот момент кто-то остановился рядом с ней. Повернув голову, она увидела, что рядом с ней, ухмыляясь, стоял Гилберт, брат ее мужа.

— Куда-то уходите? — спросил он, удивленно подняв брови.

— Нет, — в замешательстве ответила Агнес, чувствуя, как ее волной окатывает страшная тревога. Она должна добраться до леса, должна. Она не представляла, что может случиться, если ей придется остаться здесь. Но это явно не предвещало ничего хорошего. Что-нибудь пойдет не так. Она в этом не сомневалась, хотя не могла объяснить причин такой уверенности.

— То есть да. Мне надо… — она попыталась сфокусировать взгляд, но лицо Гилберта, его борода, глаза, волосы, все выглядело расплывчато и туманно. В очередной раз ее поразило то, как он не похож на своего брата.

— Мне надо… — она оглянулась в поисках благовидного местечка, — в пекарню.

Он подхватил ее под локоток.

— Пойдем, — сказал он.

— Куда?

— Обратно домой.

— Нет, — запротестовала она, отдергивая руку, — я не могу. Мне нужно зайти в пекарню, и вы… вы должны позволить мне сходить туда. Не надо меня задерживать.

— Надо, я должен.

— Нет, ничего вы не должны.

В этот момент их догнала запыхавшаяся Мэри.

— Агнес, — сказала она, взяв ее под другую руку, — вам надо вернуться домой. У нас уже все приготовлено. Вам нет нужды волноваться, — и, повернувшись к Гилберту, уголком рта прошептала: — Беги за акушеркой.

— Нет, — вскрикнула Агнес, — дайте мне уйти.

«Как же мне объяснить этим людям, что я не могу остаться здесь, не смогу родить ребенка с помощью акушерки? — Мысли ее начали разбегаться. — Как объяснить им охвативший меня страх, даже когда я просто услышала слова того его письма?»

Подхватив Агнес под руки, ее то ли понесли, то ли потащили, но не к ее флигелю, а через парадный вход в большой дом, по коридору и наверх по узкой лестнице. Распахнулась какая-то дверь, и она проплыла в дверной проем, ее лодыжки стиснуты, точно оковами, как у преступницы или буйно помешанной.

Словно издалека ей слышался странный голос: «Нет-нет-нет», — она чувствовала приближение очередной схватки, как чувствуют приближение грозовой тучи, еще не видя ее. Она попыталась встать, чтобы присесть, подготовиться к боли, чтобы удалось выдержать и подавить ее, но кто-то насильно прижал ее плечи обратно к кровати. Другой человек удерживал ее голову. Вскоре появилась и акушерка, задрала ей юбки, бормоча, что нужно все осмотреть, потом велела мужчинам удалиться, разрешив остаться только женщинам.

Но Агнес хотелось всего лишь оказаться среди зеленеющего леса. Она жаждала того пятнистого, живого солнечного света, под благодатным тенистым лиственным пологом, в уединении, в успокаивающем окружении тихо шелестящих в незримой дали крон деревьев. Увы, на сей раз не удастся разродиться в лесу. Времени осталось совсем мало. К тому же она знала, как много дверей в этом большом доме.

Если бы только он успел приехать сюда. Он смог бы оградить ее от них. Он внял бы ее мольбам, услышал бы их, как обычно слушал людей, склоняясь к ним так, словно стремился впитать в себя каждое сказанное слово. Он поддержал бы ее и помог добраться до леса, не позволив насильно притащить сюда. Что же она натворила? Зачем отпустила его в такую даль? Жизнь разделила их, и что же теперь будет с ними, если он там торгуется и устраивает денежные сделки ради театра, заказывая перчатки для юных лицедеев, изображающих дам, а она здесь, так далеко от него, насильно заперта в комнате, где совсем некому поддержать ее? Что же она натворила?

Агнес вырвалась от них, сползла с кровати. И начала бродить от стены к стене, думая лишь об узких и извилистых лесных тропах. Как же трудно упорядочить и обуздать собственные мысли. Она предпочла бы остаться в спокойном уединении, избавившись хоть на время от боли, чтобы тщательно все обдумать. Она страдальчески заломила руки. До нее донеслись скорбные стенания, то ли свои, то ли чужие. «Зачем я так поступила?» — мысленно спросила она, сама не понимая, о каком своем поступке задумалась. Она узнала эту комнату, здесь, как ей говорили, родился ее муж и его братья и сестры, как и маленькие, уже умершие дети. Здесь за этими занавесами возле окна он сделал свой первый вдох.

Именно с мужем она разговаривала в своем спутанном сознании, не с деревьями, не с магическим крестом, не с прихотливо разросшимися лишайниками и даже не со своей умершей в родах матерью. «Прошу вас, — звучали в ее голове обращенные к нему мольбы, — пожалуйста, вернитесь. Вы нужны мне. Прошу вас. Мне не следовало придумывать, как отправить вас подальше отсюда. Возвращайтесь, позаботьтесь о том, чтобы благополучно родился наш ребенок; позаботьтесь о том, чтобы он выжил; помогите и мне выжить, чтобы заботиться о нем. Помогите нам обоим пережить эти роды. Ради бога. Не дайте мне умереть. Не дайте мне закончить дни, закоченеть до смерти в залитой кровью кровати».

Происходило что-то очень неожиданное и странное. И она не понимала, что именно означали эти странности. Словно кто-то играл на лютне, одна струна которой фальшивила: мелодия не складывалась, резала слух. Почему все началось так внезапно, слишком рано? Она не чувствовала ни малейших признаков близости завершения беременности. И из-за этого не смогла уйти в нужное место. И он тоже не там, где нужно. Возможно, здесь у нее ничего не получится, она не сумеет благополучно разрешиться от бремени. Возможно, как раз сейчас мать зовет ее в те края, откуда никто не возвращается.

Акушерка и Мэри подхватили ее под руки: они повели Агнес к стулу, к какому-то странному стулу. Из темного, промасленного дерева с тремя кривоватыми, разлапистыми ножками и отверстием — большой зияющей дырой — в сиденье, под которым стоял таз. Агнес это не понравилось, ее испугала эта дыра, эта пустота, и она попятилась назад, пытаясь вырваться из их рук. Ей не хотелось садиться на этот темный стул.

Последнее письмо… Что же ей показалось странным в том письме? Нет, не его обстоятельные детали и перечисление нужных театральных перчаток. Возможно, ее насторожили длинные перчатки для дам? Неужели ее встревожило и задело упоминание о дамах? Нет, вряд ли. Тревогу породило какое-то общее ощущение, исходившее от того письма. Странное ликование угадывалось между написанных им строк. Как же плохо, что они живут порознь, так далеко друг от друга. Пока он там решает, какой будет длина перчаток и какими бусинами достойно украсить костюм для играющего короля актера, она здесь охвачена страшными мучениями и может вот-вот умереть.