Мэгги О'Фаррелл - Хамнет

Он уже подыскивал удобные дома; копил деньги, чтобы купить для них просторное жилье. Он представлял, как, посадив Сюзанну на закорки, отправится показывать ей Темзу, как поведет их всех в театр. Представлял, с какой мечтательной завистью будут смотреть новые друзья на его жену с тонкими, затянутыми в перчатки запястьями, на симпатичные головки его детей. Ему представлялась кухня, где разместятся две колыбели, и склонившаяся над камином жена, и задний двор, где они смогут выращивать кур и кроликов. Там будут жить только они впятером, хотя со временем число детей может увеличиться: он вполне допускал такое. Но никого, кроме их семьи. Никаких родственников по соседству. Ни один из братьев и родителей или свойственников не нарушит их спокойных досугов. Вообще никто. Дом будет принадлежать только им, с личной семейной кухней и этими двумя колыбелями. Он уже почти чувствовал, какие запахи будут витать на той кухне: пчелиного воска от полированной столешницы, кисловатого молока от малышей и накрахмаленного чистого белья. Занимаясь домашними делами, его жена будет напевать песни, малыши будут весело лепетать, а Сюзанна, выйдя во двор, будет играть с кроликами, разглядывая их влажные глаза и поглаживая гладкий мех, да и сам он будет отдыхать возле камина в окружении семьи, забыв о тесной съемной комнате, где писал жене письма, которые попадали к ней только через четыре дня. Ему больше не придется вести двойную жизнь, тоскуя в разлуке с родными. Они будут вместе с ним; ему достаточно будет просто поднять голову, чтобы увидеть их. Не придется больше жить одному в большом городе: он прочно обоснуется там в своем доме с женой и детьми. И рядом с ним будет Агнес, может, ей уже известно, какие повороты судьбы ждут их впереди?

Но, сидя с малышами в той комнате, ни сам он, ни его жена не догадывались, что эти планы никогда не сбудутся. Она так и не привезет детей в Лондон, чтобы жить вместе с ним. И он никогда не купит там дом.

Девочка выживет. Она вырастет из хилого младенца в нормального ребенка, хотя ее жизненные силы долго будут оставаться слабыми, хрупкими и сомнительными. Она будет страдать от судорог, лихорадки, застоя жидкости в легких, ее ноги и руки будут порой дрожать от слабости. Ее кожа будет время от времени покрываться сыпью, легкие будут с трудом вдыхать воздух. Когда у двух других детей начинался обычный насморк, ее могла свалить жестокая лихорадка. Если они отделывались легким кашлем, она хрипела, задыхаясь от его приступов.

Агнес будет постоянно откладывать время их отъезда на несколько месяцев: «Когда малышке станет лучше», — будет она просить Элизу написать мужу, — «Когда придет весна… Когда спадет летняя жара… Когда перестанут задувать осенние ветры… Когда растает снег…»

Джудит уже исполнилось два года, а ее мать бодрствовала каждую ночь, насыщая воздух под пологом парами сосново-гвоздичной настойки, чтобы облегчить дыхание девочки, чтобы ее синевшие губы опять покраснели и она смогла уснуть, хотя уже до этого всем стало ясно, что им не суждено переехать в Лондон. Слишком слабым было здоровье девочки. В большом городе ей не выжить.

Отец навестит их во время чумной эпидемии, когда закроются театры. Распродав все присланные из дома товары, он отказался от продажи перчаток, полностью покончил с этой торговлей. Теперь он работал только в театрах. В один из вечеров он увидел, как его жена бродила по комнате с маленькой дочкой на руках; у малышки расстроился желудок.

Даже посторонние люди признавали, что она стала необычайно красивым ребенком, с яркими голубыми глазами и ангельски-прелестными, шелковистыми кудряшками. Успокаивая малышку, мать ходила с ней от стены к стене, и девочка, выглядывая из-за материнского плеча, неотрывно смотрела на своего отца. Обеими руками она держалась за рубашку матери, а из ее детских глаз скатывались по щекам молчаливые слезы. Он тоже неотрывно смотрел на дочь. Потом вдруг прочистил горло и сказал, обращаясь к жене:

— Я решил потратить накопленные деньги не на дом в Лондоне, а на приобретение земли в окрестностях Стратфорда. Она принесет нам хорошую ренту, — пояснил он.

Он решительно встал, словно готовый смело принять необходимость такого нового поворота их будущей жизни.

А в той родильной комнате, сидя с крошечными двойняшками на коленях, он вдруг сказал Агнес:

— Знаете, по-моему, вы неверно поняли ваше предвидение, ваше предсказание о двух детях. Скорее всего оно означало, что у вас родятся двойняшки, — добавил он, по-прежнему любуясь малышами, — Сюзанна, а потом двойняшки.

Его жена в ответ промолчала. Посмотрев на кровать, он увидел, что она уснула, словно только и ждала, когда он приедет и, забрав к себе на колени этих младенцев, укачает их в своих надежных отцовских руках.

Агнес начала просыпаться, голова резко приподнялась, губы и язык округлились, пытаясь произнести слово; она не вполне понимала, что это могло быть. Ей снился ветер, мощная невидимая сила трепала ее волосы из стороны в сторону, пыталась сорвать с нее одежду, швыряла в лицо пыль и грязь.

Опустив глаза, она взглянула на себя. Почему-то она спала не на кровати, а сидя прямо в одежде и привалившись к краю тюфяка. В руке у нее салфетка. Влажная, мятая, согретая теплом ее ладони. Зачем она держала ее? Почему спала сидя?

Осознание обрушилось на нее внезапно, словно в комнату ворвался шквальный ветер из ее сна. Джудит, лихорадка, ночь.

Агнес с трудом встала на ноги. Неужели она уснула? Как же она могла позволить себе заснуть? Она потрясла головой, словно пытаясь избавиться от сонного тумана, сбросить остатки сна. Комната скрывалась в глубоком мраке: самый глухой час ночи, самый смертоносный час. Огонь практически догорел, осталась лишь горстка тлеющих углей, оплывшая свеча погасла. В слепом отчаянье она ощупала тюфяк: пробежав по простыне, ее рука наткнулась на ногу, коленку, лодыжку. Подавшись вперед, Агнес нащупала тонкое детское запястье и две сцепленные вместе руки. Она осознала, что руки теплые. «Уже хорошо, — сказала она себе, отвернувшись и обшаривая сундук в поисках новой свечи, — очень хорошо, значит, Джудит все еще жива».

«Все хорошо, — твердила она про себя, зажав в руке прохладный восковой столбик свечи и разжигая ее фитилек над углями, — очень хорошо… Там, где есть жизнь, есть и надежда».

Фитиль загорелся, слабый огонек поначалу едва теплился, потом набрал силу. Агнес держала свечу в вытянутой руке, круг света расширился, оттеснив ночную тьму.

В раструбе света обозначились очертания топки с углями и каминной полки. Рядом на полу — домашние туфли Агнес и ее упавшая шаль. Перед камином под простыней на тюфяке выделялись ступни, ноги, коленки Джудит; простыня скрывала все тело, кроме лица.