Мэгги О'Фаррелл - Хамнет

Агнес не отходила от сына. Она обтирала влажной салфеткой его лоб, руки и ноги. Обкладывала его свертками с солью. Чтобы хоть как-то успокоить и утешить мальчика, положила ему на грудь букетик валерианы и лебединых перьев. Его лихорадило все сильнее, вспухшие бубоны туго натянули кожу. Она подняла его потемневшую с внутренней стороны синевато-серую руку и прижала ладонью к своей щеке. Она готова была испробовать любые средства, сделать все, что угодно. Она вскрыла бы себе вены, вспорола бы собственное тело, чтобы отдать сыну свою кровь, свое сердце, любой другой орган, если бы это могло принести ему хоть малейшую пользу. Тело мальчика покрылось обильным потом, словно все жизненные соки выступили через кожу, опустошая его изнутри.

Разум Хамнета, однако, жил своей жизнью. Он долго слышал голоса матери и сестры, тети и бабушки. Он осознавал, что все они пытаются помочь ему, давая лекарства, разговаривая с ним, касаясь его тела. Хотя сейчас все они куда-то отступили. Он начал видеть лишь какой-то странный незнакомый пейзаж. Он остался в одиночестве. Вокруг с мягкой неотвратимостью падал снег. Он покрывал землю, все тропинки, выступы и скалы, все вокруг; пригибал к земле ветви деревьев; все превращалось в чистейшую и покойную белизну. Окружающая тишина, прохлада и преображенный серебристый свет давали ему особое успокоение. Ему хотелось только лечь на этот снег, отдохнуть; дать облегчение уставшим ногам и больным рукам. Смиренно лечь, растянуться на этом блестящем и толстом белом одеяле: ведь это могло дать ему желанное облегчение. Какой-то внутренний голос говорил ему, что нельзя ложиться, что нельзя поддаваться желанному покою. Какой странный голос… Почему ему нельзя отдохнуть?

Где-то за пределами его осознания звучал голос Агнес. Она прикладывала целительные припарки к его распухшей шее и подмышкам, но он так сильно дрожал, что они отваливались, не принося пользы. Вновь и вновь она звала его по имени. Элиза обняла Джудит и увела ее в другой конец комнаты. Изо рта девочки вырывались свистящие хрипы, она старалась высвободиться из объятий тети. «Все, кто описывал умирание как мирный или покойный переход в мир иной, — подумала Элиза, — никогда не видели воочию, как умирает человек». Смерть бесчеловечна и жестока, смерть борется за свою добычу. Человек цепляется за жизнь, как усики плюща за стену, его нелегко оторвать, он не сдается без борьбы.

Сюзанна видела, как у камина судороги сотрясали тело ее брата, видела, как суетилась вокруг него ее мать со своими бесполезными мазями, примочками и повязками. Ей хотелось вырвать все эти снадобья у нее из рук и, отбросив их подальше, сказать: «Прекратите, оставьте его, оставьте его в покое. Неужели вы не видите, что уже слишком поздно?» Сюзанна в отчаяньи прижала руки к глазам. Она не могла больше ничего видеть; это было невыносимо.

Агнес продолжала шептать: «Пожалуйста, Хамнет, умоляю, пожалуйста, не покидай нас, не уходи». Уведенная к окну Джудит пыталась вырваться из руки тети, умоляя, чтобы ей дали лечь рядом с ним на тюфяк, твердя, что она нужна ему, что должна поговорить с ним, убедить его позволить уйти именно ей. Элиза удерживала ее, говоря: «Ну полно, малышка, успокойся», — хотя понятия не имела, в чем именно девочка хотела убедить брата. Мэри стояла на коленях в изножье тюфяка, удерживая лодыжки мальчика. Сюзанна, уткнувшись лбом в оштукатуренную стену комнаты, зажала уши ладонями.

Внезапно его судороги прекратились, комната погрузилась в глубочайшую бездонную тишь. Хамнет вдруг успокоился, его взгляд устремился в неведомую высь.

В своей заснеженной ледяной пустыне Хамнет опустился на землю, упав на колени. Прижал поочередно ладони к рассыпчатым кристаллам снежного покрывала, ощущая его желанное совершенство. Не слишком холодное, не слишком жесткое. Он лег поудобнее, прижался щекой к снежной подушке. Сияние белизны резало глаза, и он закрыл их на краткий миг, просто чтобы отдохнуть и собраться с силами. Нет, он не хотел спать. Он все выдержит. Но ему нужно немного отдохнуть. Он открыл глаза, желая убедиться, что этот мир еще здесь, и позволил им опять закрыться. Совсем ненадолго.

Элиза прижала к груди голову Джудит, укачивала племянницу, бормоча молитвы. Сюзанна глянула на брата, прижав к стене мокрую щеку. Мэри, перекрестившись, положила руку на плечо Агнес. Агнес, склонившись вперед, коснулась губами лба сына.

И тогда, в объятиях матери, у камина, в той самой комнате, где он научился ползать, есть, ходить, говорить, Хамнет сделал свой последний вдох.

Он набрал в грудь воздух и успокоенно выпустил его.

И наступило безмолвное спокойствие. Спокойствие безвозвратного конца.

Комната. Длинная и узкая, с отполированными до зеркальной глади и плотно пригнанными плитами пола. Горстка людей собралась возле окна, они переглядывались, проводя приглушенное совещание. Окна занавешены, поэтому совсем мало света, но кто-то приоткрыл окно, узкую щелку. Дуновение ветра проникло в комнату, слегка оживив воздух, всколыхнув стенные гобелены, края вышитой дорожки на каминной полке, принеся с собой уличные запахи пыльной сухой дороги с оттенком аромата пирогов, испеченных по соседству, с кисловатой сладостью яблочной карамели. Время от времени голоса проходящих мимо людей простреливали комнату случайными, лишенными смысла словами, пузырьками звука, выпущенными в ее глухое молчание.

Вокруг стола аккуратно расставлены стулья. В кувшине стояли цветы, головки поникли, усыпав пыльцой скатерть. Спавшая на коврике собака вдруг подняла голову, начала вяло вылизывать лапы, но, словно почувствовав усталость, опять погрузилась в дремоту. На столе стайка кружек окружила кувшин с водой. Никто не пил. Люди возле окна продолжали что-то тихо обсуждать; поддерживающие мягкие рукопожатья, склоненные головы в накрахмаленных белых чепцах.

Их взгляды то и дело устремлялись в конец комнаты, к камину, потом опять друг на друга.

Снятая с петель дверь покоилась возле камина на двух бочках. Рядом находилась женщина. Она неподвижна, спина сгорблена, голова опущена. Сразу и не поймешь, дышит ли она еще. Ее спутанные волосы разметались по плечам. Она стояла на коленях, вытянув руки и склонившись вперед, видна лишь ее голая шея.

Перед ней тело ребенка. Из-под подола рубашки видны его босые ноги с согнутыми пальцами. На ступнях и под ногтями еще темнеет скопившаяся в недавней жизни грязь: дорожной пыли, садовой земли, глины с берега реки, где еще дней пять назад он плавал со своими приятелями. Руки вытянуты вдоль тела, голова слегка повернута к матери. Его тело, потеряв краски жизни, стало пергаментно-белым, окоченевшим, кожа лишилась упругости. Он все еще одет в свою ночную рубашку. Именно его дяди сняли с петель и принесли в комнату эту дверь. С особой осторожностью, задерживая дыхание, они подняли его с тюфяка, где он умер, и уложили на деревянное полотно двери.