Марина Светлая - Поездом к океану

«Пусть только все будет хорошо!» - просила Аньес у маяка, глядя, как волны бьются о его бурые стены. К вечеру за краткий последний час ожидания погода будто сошла с ума. Море бесновалось. Ветер все усиливался. Первые капли дождя забарабанили по камням моста, отчего их блеск делался зеркальным. Может быть, отменили поезд?

Возможно, однажды она решит, что лучше бы отменили. Но в тот вечер он прибыл в Требул по расписанию, которое не менялось даже во время войны и вскоре должно исчезнуть, потому что обслуживать их ветку не-вы-год-но. Она увидела Юбера еще из окна. Он шел без зонта и чуть прихрамывал, чего она не замечала днем. На нем были все тот же плащ и все та же шляпа. Вероятно, остальной одежды он тоже не сменил. И Аньес мимолетно подумала, что стоило бы пригласить его на поздний обед – и привезти сюда машиной. Милосерднее, чем заставлять идти пешком от станции в этакий шторм.

Дверь она открыла ему сама. И забирая у него плащ, вроде бы и хлопоча, и в то же время не суетясь, проговорила:

- У нас есть камин. Сейчас я им займусь, и мы мигом просушим ваши вещи.

- Я бы сказал, что это не стоит труда, но, кажется, промок до нитки, - рассмеялся Юбер, подавая ей и шляпу.

- Днем было так тихо, ничего не предвещало!

- Нога моя предвещала.

- Болит?

- Только к дождю.

- Я могу дать вам переодеться в сухое, если вы сочтете это удобным.

- В моем случае выбирать не приходится.

Его и впрямь было хоть выжимай. Промок до самой сорочки.

В доме оставалось полным-полно одежды Робера. Юберу она несколько велика, и в плечах он не так широк, как отчим. Но был прав – выбирать не приходилось. И теперь Аньес очень веселило ее зеленое платье. И помада цвета вермильон. Ее веселило буквально все – оказывается, она бесконечно соскучилась по веселью, которого так долго не ощущалось в Доме с маяком. И позднее, когда в очаге в гостиной уже задорно плясали языки пламени, граммофон воспроизводил увертюру к опере Вагнера, а Юбер вошел к ней в рубашке с закатанными по локти рукавами и в чужих брюках, она улыбалась, держа в руках бокал вина, которое любил ее муж, и внимательно разглядывала чужого мужчину, непонятно зачем приехавшего в такую непогоду.

Впрочем, она знала зачем. Затем и позвала, хотя он ей совсем не нравился. Мать права. Вилять хвостом – необходимость всякой нормальной человеческой самки. И она слишком живо помнила руки Гастона Леру на своем теле. Испытывая гадливость и разочарование, не позволяла себе останавливаться ни на минуту на этом воспоминании, но потребность стереть его подспудно поглощала все прочие. А она и не заметила, как оказалась с ней один на один.

- Поди́те сюда, - позвала Аньес гостя, кивнув на место возле себя у окна. О́кна у них в доме были большие. Оттого гостиная казалась просторнее, чем была на самом деле.

Юбер подчинился. Приблизился.

- Вы хотели увидеть океан. Вот, смотри́те. Не так, как я думала. Без риска быть смытым волной туда и не выйдешь. Но смотри́те. Мне кажется, по дороге вы вряд ли что разглядели.

- По дороге я думал, как бы дойти, - согласился майор и уставился в окно. Еще не до конца стемнело. Здесь вообще темнело поздно. Позже, чем в Лионе, позже, чем в Париже. И, уж конечно, куда позже, чем в Констанце. И сквозь рваные тучи, низвергающие тонны дождя, сквозь дымку, стелющуюся по воде, по камням и по суше, обволакивающую и мост, и маяк за мостом, сквозь серые потоки, хлещущие по стеклу, на самом краю неба, который был гораздо дальше края земли, разливался кроваво-алый закат, пробирающий благоговейным ужасом до самой изнанки, о которой не все и подозревают. Юбер же знал о ее существовании слишком давно, чтобы отрицать.

- А теперь нравится? – спросила Аньес.

- Получше, - возможно, ей показалось, что его голос сел. Возможно, музыка зазвучала слишком уж громко.

- Вы скупец. Устали за день?

- Слоняться по городу? Нет, не устал.

- Но голодны.

- Но голоден.

Они улыбнулись друг другу одновременно. Без робости, открыто и вместе с тем мягко – не бросаясь в знание друг о друге, но позволяя себе наслаждаться узнаванием. Он по-прежнему ей не очень-то нравился. Она ему – слишком сильно, чтобы он не приехал, пусть его вместе со всей их «веткой едоков каши» унесло бы в океан. Не велик подвиг.

[1] Маяк в Требуле – выдумка авторов. С 1857 года в Дуарнене функционировал маяк на острове Тристан, и нужды в другом не было, поскольку Требул как порт развивался с середины XIXвека.

Кирстен Флагстад[1] с пластинки вступила ровно в тот момент, когда Аньес разливала по бокалам вино. Ничего в лице Юбера не дрогнуло, отзываясь на звуки немецкой речи, зазвучавшие в гостиной. Возможно, он даже не знал, что это Вагнер. Ответа на этот вопрос она долго ждала. Вместо важного Лионец заговорил о чем-то несущественном, что приличествовало случаю. И Аньес постепенно расслаблялась. Он был солдафоном до мозга костей, и это чувствовалось. В нем имелось простое, самое прагматичное понимание жизни – и это чувствовалось тоже. Ей – не нравилось. Но и оторваться по-прежнему представлялось сложным, как тогда днем, на пристани.

- Вы корреспондент? – спросил Лионец, довольно ловко орудуя ножом и вилкой за ужином. Пальцы у него были короткие, а руки – рабочего человека, совсем иные, чем у Марселя. Аппетит он обнаружил изрядный. Или это Шарлеза так впечатлила? Вот уж кто наловчился в отсутствие деликатесов, да и вообще нормальных продуктов готовить шедевры.

- Больше фотограф, - ответила Аньес. - Но пишу, приходилось и довольно много.

- Вам нравится?

- Нравилось. До войны, в Париже. Мы жили там, и это было… занятно. Больше, конечно, для развлечения.

- А сейчас?

- А сейчас… - Аньес пожала плечами, - сейчас я бо́льшую часть года провожу в Ренне, привыкла, здесь безопаснее. Мои статьи выходили в «Moi, partout».

- Не слышал.

- Вы были далеко, вероятно.

- И как это сочетается с управлением фермой? – нормальный вопрос. Вполне в духе этого ничем не примечательного прагматика, приехавшего сюда за океаном. Не нравится ей. Он ей не нравится.

Зачем океан человеку, так крепко стоящему на земле?

- Фермой управляет мама.

- Она здесь? – удивился Юбер.

- Да, но уже отдыхает, не любит шторм… - «а это значит, Лионец, что, когда мы окажемся в спальне, нам придется быть тихими, чтобы ее не потревожить». Сложно было намекнуть на эту мысль более прозрачно. – До войны дела, конечно, шли лучше. Не так много удалось сохранить того, что мы имели от Тур-тана.

- Мало осталось людей?

- Люди – это самый нестойкий ресурс. Овец можно развести новых. Фруктовые деревья у нас и теперь плодоносят. Мы делали сыры, сидр, выращивали овощи… Ферма кормила всех досыта. Мы платили нашим женщинам больше, чем платили рабочим на консервных заводах. И условия у нас были хорошие. До войны попасть в Тур-тан считалось удачей. Все, что мы можем дать сейчас – крышу над головой и еду. Эти трудности временные, но война разбросала людей. Никто не хочет ждать.