Марина Светлая - Поездом к океану

- Да. Знала. Мы работали вместе, - она подняла подбородок и посмотрела на Анри. Они оба слишком хорошо понимали, что это означает, и что отныне самое главное – дождаться других новостей. От Уилсона. И чтобы они пришли раньше, чем найдут Аньес, которую, возможно, уже ищут.

Юбер неторопливо, но весьма целеустремленно накачивался местным бренди и слушал развеселое пение барышни, кутавшейся в драную шальку и подрагивавшей от холода. Плевать на ее осветленные, как у Джин Харлоу[1], волосы и яркий макияж – на лице был отчетлив отпечаток нищеты и обездоленности. Но даже в маленьком рыбацком городке она прикрывалась шиком из довоенных запасов. Платье, к примеру, наверняка перешито из материнского – шелк старый и даже немного линялый, а фасон нет. Подполковник все еще удивлялся – на черта война стране, в которой до сих пор встречаются подобные женщины? Общество сирот и ветеранов. И еще коммунистов. Ни те, ни другие, ни третьи ему не нравились.

И потому он продолжал вливать в глотку алкоголь и думал, что вечер совершенно пропал, уже лучше бы проводил его дома. Но ведь нет ничего такого в том, чтобы неженатый мужчина торчал в кабаке. Они так условились с Ноэлем. Каждую пятницу Юбер ждет в этом баре. Звонки, как бы там ни было, сейчас представляли некоторую опасность и совсем нежелательны.

Эта пятница по счету была второй. Сколько нужно времени на подготовку бумаг, он имел лишь самое пространное представление. Когда-то давно таким же самым образом они вывозили Маргариту Леманн из Констанца в Кройцлинген – Уилсон через мать, обладавшую широким кругом знакомых, нашел людей, которые изготовили для его немецкой любовницы документы. И при помощи отца-археолога организовал перевозку. Операция была проведена грандиозная, ресурсы и связи задействованы немалые – как раз по Ноэлю и его семейству. Но тогда было проще. После войны с людьми и паспортами творилась жуткая неразбериха, и так много народу числились пропавшими без вести. Человек мог раствориться в толпе, взять любое имя и жить под ним, будто бы он кто-то совсем другой. А тот, кем был, считался погибшим или навсегда потерянным. Кроме того, на Маргариту не объявляли охоты – бывшая школьная учительница никого не интересовала.

Что ж, у Юбера баба была дамой непростой. Не нацистка, конечно, но зато каков масштаб личности!

Мысленно послав Аньес проклятие пополам с пожеланием доброго здоровья, этот замысловатый внутричерепной тост Юбер сопроводил очередным глотком бренди и подумал, что пора бы и убираться.

Певица откровенно фальшивила и действовала ему на нервы. Голоса таких же, как он, распивавших горячительные напитки, почти заглушали ее, но лучше не становилось. Звон посуды и шум с кухни довершали всеобщую какофонию. Лионец почти готов был встать, чтобы выползти из кабака, уехать в Тур-тан и там, наконец, получить хотя бы немного покоя и капельку сна. Он устал. Он не хотел быть здесь. И ждать он не хотел тоже.

Он бы остановил время, если бы мог.

Но вместо этого чья-то рука, бросившая су в джукбокс[2], стоявший недалеко от входа в кабак, заткнула чертову верещавшую певицу. Ее перебил энергичный голос Фрэнки Лэйна[3], враз сменивший атмосферу в этом забытом богом заведении. Там, прислонившись к стене, стояла весьма элегантная молодая женщина в туфлях на каблуках, в костюме от Жака Фата[4] и в коротких перчатках. Ее рыжая шевелюра, гладко зачесанная назад, была приглушена темной сеткой на затылке, а небольшая шляпка в тон перчаткам – сдвинута набок. Она была весьма довольна собой и широко улыбалась зазвучавшей из джукбокса мелодии.

Юбер поднял осоловевший взгляд и усмехнулся.

Катти Ренар даже под фамилией Эскриба оставалась собой, слишком яркой и волнующей, чтобы соблюдать хоть какую-то конспирацию. Впрочем, возможно, тем и лучше. Если ее узнали, а ее не могли не узнать, шуму будет... Мог ли сын булочника мечтать о подобном свидании? Дерзко и смешно почти до слез.

Катти под взглядами окружающих прошла к нему. Фрэнки Лэйн с пластинки продолжал петь какую-то песню с налетом кантри-энд-вестерна. К ним подскочила девушка из обслуги, и Катти попросила у нее бокал вина. Юбер, подперев рукой щеку, взирал на происходящее, а когда они остались вдвоем, вяло поинтересовался:

- А где Пианист?

- Вероятно, играет на пианино, - усмехнулась Лиса. – Где-то в Париже. У него контракт, вы же помните? Очень важный для него контракт.

- И потому в эту дыру прикатились вы?

- Что вы! Как обычно много на себя берете? Я всего лишь привезла детей к их деду. У меня отец в Бресте. И что дурного заехать повидать друга?

- Возможно, то, что завтра об этом только ленивый не станет говорить.

- Обо мне столько всего говорят – слухом больше, слухом меньше.

- Даже если в этих слухах фигурируют друзья вашего мужа?

- Его не интересуют рога от сплетен, только фактические, - по-киношному широко улыбнулась Катти, обнажив ровные ряды жемчужных зубов, а потом довольно самоуверенно добавила: – Если, конечно, я правильно угадала ваши опасения.

- Нет, не угадали. Вы же приехали в той связи, о которой мы оба думаем? И ваше имя, связанное с моим...

- Глупости, подполковник! Это такая безделица, что вовсе не стоит ваших переживаний, - легкомысленно отмахнулась она. – Вот если бы приехал Серж, было бы куда хуже. Вы и сами это понимаете, ваше имя и его вместе – гремучая смесь. Никогда не скрывалось, сколько всего дерзкого вы проворачивали в старые времена. А я... я всего лишь Катти Ренар, мне до сих пор приписывают интрижки со всеми подряд мужчинами. Побудете один вечер моим очередным любовником, ничего дурного вам от этого не сделается. Если, конечно, кто-нибудь из присутствующих поверит, что это действительно я... в подобной дыре.

Юбер прищурился и внимательно посмотрел на нее. Потом откинулся на спинку стула и сложил на груди руки, будто бы всерьез оценивая сказанное, да и ее в качестве «любовницы». Потом качнул головой и парировал:

- А вам ведь доводилось бывать в дырах и похуже этой.

- Доводилось, - уже серьезно ответила Кати. – А еще у меня имеется некоторый опыт в делах, подобных устраиваемому, верно?

- Так это не легенда вашего импресарио, чтобы вас оправдать?

В нем снова говорил алкоголь. И в нем снова пасть раскрывала боль. Им он и вторил, точь-в-точь повторяя их слова и мимику, зная, что ничего хорошего в том нет. Но Лиса не реагировала. Лишь пожала плечами и проговорила:

- У меня нет импресарио с лета сорок четвертого года. Он мне не нужен был, Анри. Как только я смогла избавиться от всего... этого... я избавилась.

- Значит, сорок с лишним паспортов для военнопленных в вашем чемодане – правда?

- Значит, правда – тот единственный, которого вы ждете, подполковник.