Юрий Корочков - Цена свободы

Как и следовало ожидать, сигнал остался без ответа, когда же яхта обозначила намерение повернуть через фордевинд, и подставилась под продольный огонь корвета, тот дал залп. Именно этого безусловного жеста агрессии и ожидал Иван Антонович, хладнокровно скрестивший руки на корме яхты. Его расчёт полностью оправдался. Яхту посчитали лёгкой добычей и первыми открыли огонь. Теперь его руки были развязаны. Нет ничего удивительного в том, что первый залп корвета, данный с большого расстояния без пристрелки, не дал ни одного попадания, особенно учитывая то обстоятельство, что яхта и не думала совершать начатого было поворота. Иван Антонович, отдал, однако, приказ взорвать на корме заранее приготовленный заряд пороха и отдал якобы сбитый грот. Все команды лейтенанта выполнялись вышколенным экипажем, обожающим своего командира, быстро и чётко. Изобразив, таким образом, серьёзные повреждения рангоута и такелажа, яхта начала уходить от преследования.

Чтобы изобразить крайнюю поспешность, поставили лисели, однако буквально после первого же порыва ветра лисель спиры были отпущены. Все эти манёвры не остались без внимания капитана Вильсона и вызвали на его лице презрительную улыбку. «У русских как всегда гнилые канаты и парусина, господа» произнёс он в окружавшую его почтительную тишину квартердека. Он хорошо знал положение со снабжением балтийского флота и был недалёк от истины. Капитан не учёл одного: его противник как раз учёл познания капитана и теперь искусно играл, изображая из себя загнанную жертву. Яхта всё время держалась на самой границе досягаемости погонных четырёхфунтовок корвета, всплески снарядов которых то и дело ложились близкими недолётами у кормы яхты. Данное обстоятельство, вкупе с наличием вокруг огромного количества островков, заставляющих суда постоянно маневрировать, подстёгивали английского капитана продолжать погоню. Он твёрдо верил в превосходство английского флота над любым другим и не допускал даже мысли, что русские лапотники могут быть обучены не хуже его матросов, а их командир, явно трусливый пьяный медведь, хитро и хладнокровно заманивает его в ловушку.

Погоня на грани возможностей судов продолжалась уже три часа, но ни одной стороне не удалось добиться решающего преимущества: для погонных четырёхфунтовок «Гарпии» была великовата дистанция, а свои две двенадцатифунтовые пушки, имеющие возможность стрелять на острых курсовых углах, Иван Антонович готовил для неожиданного удара в решающий момент. Игра лейтенанта была очень опасной, но пока, за счёт лучшей маневренности и отличной выучки команды, успевшей за два года прекрасно узнать именно эти воды со всеми их мелями и скалами, ему удавалось всё дальше заманивать вражеский корвет в ловушку. Вот уже скрылись за близким, ограниченным островами горизонтом последние транспорты вражеского конвоя, вот и английский капитан, кажется, начинает заподазривать неладное: во время последнего поворота корвет совершает эволюции далеко не столь быстро, как в начале погони. И Иван Антонович решается на отчаянный шаг – до базы, где его могла бы ждать помощь иолов ещё четыре мили, но ждать больше нельзя, если англичанин просто развернётся и пойдёт своей дорогой, то предотвратить прибытие конвоя к месту назначения не удастся.

А Иван Антонович был уверен, что предотвратить прибытие именно этого конвоя крайне важно. В его голове лихорадочно проносились мысли: «Лето было на удивление спокойным, население Великого княжества не в пример более приветливым по сравнению с прошлым годом, и вдруг – конвой. И не просто конвой, а пять крупных транспортов, да пинки, а самое главное – английский корвет, без разъяснения открывающий огонь по встреченной таможенной яхте империи, ясно себя обозначившей. И не просто открывающий огонь, но без раздумий идущий в погоню, а что это может значить? Только одно – кому то крайне важно сохранить в полной тайне сам факт проводки именно этого конвоя, и, следовательно, его долг – помешать неприятелю». Рассуждая таким образом, Иван Антонович не терял нити управления кораблём в бою. Он приказал предельно туго вытянуть шкоты, что должно было выглядеть, как попытка увеличить скорость летящей на добрых десяти узлах яхты, а на самом деле делало паруса плоскими, лишало их «брюшка» и приводило к значительной потере скорости. Одновременно был отдан приказ приготовиться к повороту оверштаг и изготовить к залпу все орудия левого борта.

За артиллерию на яхте отвечал мичман Шанцдорф. Юган был спокоен, он давно отдал все необходимые приказы и дожидался лишь позволения командира открыть огонь и показать зарвавшимся альбионцам, что не всегда можно творить беспредел, к которому они привыкли за многие годы безнаказанности. Хорошо зная историю и лично не раз столкнувшись с представителями «Владычицы морей», он давно питал к ним стойкую неприязнь, граничащую с брезгливостью. Безусловно талантливые, порой отважные и даже благородные люди в миг превращались в зверей и садистов, как только возникала возможность безнаказанно грабить и убивать. Единицы из них не теряли человеческого облика при виде наживы. Но ведь достойные люди, как и подонки, есть в любом народе, а дело шло о национальности в целом. В целом же Юган для себя самого считал англичан пиратами, живущими узаконенным разбоем. Сперва они грабили испанцев, потом переключились на собственные колонии, устроив неслыханную резню коренного индейского населения, не годившегося в рабы и наладив поставки необходимого «живого товара» из Африки. Вот только этого было мало, и кто то, изучив «опыт» ближайших соседей и вечных соперников французов, а потом и собственный с бывшими Американскими колониями, придумал концепцию «освободительных революций». Они должны были ослабить старые колониальные державы и обеспечить ещё большее количество барышей с новых рынков, отныне безраздельно принадлежащих «владычице морей», что успешно и подтвердилось в южной Америке. Теперь на очереди была его родина, и Юган собирался сделать всё, чтобы не допустить для своей страны незавидной судьбы нового Чили. Весной, при подготовке «Лизетты» к плаванию, он настоял на пересмотре её артиллерийского вооружения. По бортам на яхте остались только шесть из прежних десяти прекрасных девятифунтовых пушек №2, а вот нос и корму украсили новые погонные и ретирадные длинные двенадцатифунтовые орудия №1, снятые после наводнения двадцать шестого года со стоящего на мели линейного корабля «Прохор». Для тяжёлых пушек рекомендованный адмиралом Гейденом плотник под личным надзором Югана изготовил две вращающиеся платформы, подсмотренные им на одной из канонерских лодок в Спитхеде. Благодаря установке на таких платформах пушки верхней палубы, хоть и занимали существенно больше места, но могли стрелять на оба борта и в продольной плоскости. Конечно, лёгкое судёнышко испытывало трудности с размещением столь тяжёлой артиллерии. Зато общий вес артиллерии практически не увеличился, мореходность пострадала не сильно, а вот бортовой залп вырос с прежних сорока пяти фунтов до пятидесяти одного, не говоря уже о разрушительной силе тяжёлых двенадцатифунтовых ядер, способных пробить обшивку шлюпа, или, как в данном случае, корвета даже с весьма приличного расстояния. Теперь Юган просто жаждал испытать своё детище в бою. Как только яхта начала терять ход, пристрелявшиеся комендоры «Гарпии» добились первых попаданий. И хотя убойная сила четырёхфунтовых ядер невелика, но психологический эффект был налицо: матросы всё больше переставали понимать командиров и начали бурчать.